Уроборос

– Это само собой, – буркнул Молчанов, подняв автомат.

Оружие они нашли недалеко от ямы, сваленное неровной кучей. Вероятно, сами покидали, считая, будто вышли на станцию.

– Да, непременно, – ответил Кай и позвал: – Эй, парень, ты с тваренышами сроднился?

Влад, наверное, и не разглядел бы сидевшего на полу, прислонясь к стене спиной, обнимавшего колени Женьку. Тот слегка раскачивался и выглядел умалишенным.

– Ты его знаешь? – спросил Кай, обращаясь к Симонову. Тот кивнул, вышел вперед и позвал:

– Женьк?..

Тот повернул голову – мгновенно и очень резко. Даже показалось, будто совершенно несвойственным человеку движением, но в том, конечно же, повинны были тени и излишне живое воображение.

– Это ты? – спросил Володин совершенно спокойно и каким-то абсолютно чужим, несвойственным ему тоном.

– Я, – подтвердил Влад, хотя и не поручился бы в том, что именно его спрашивает Женька.

– Значит, тварь подохла, и это хорошо, – сказал тот, вставая, и, подойдя к краю ямы, протянул руку: – Помогите выбраться.

Тотчас появилась мысль о каком-то подвохе, неправильном поведении, интонациях и даже самом голосе – более глубоком и сильном, совершенно не подходящем наркоману Женьке. Да и никогда не смотрел тот на Симонова так: пронизывающе, словно мысли читая, со спокойной уверенностью и кроющейся на дне черных зрачков холодной убежденностью. Влад дал себе мысленного пинка и ухватил Володина за руку. Кай помог и, скорее всего, без его участия парень точно никого не вытащил бы, скорее уж свалился бы в ту же яму.

Стоило Женьке оказаться наверху, он тотчас осел на пол. Ноги его не держали, но взгляд горел все той же решимостью и холодной ненавистью.

– Какая все же тварь… – процедил он.

– Землеройка? Да, – согласился Молчанов, тоже глядя на него с подозрением. – Первостатейная.

– Да нет… Дружок мой бывший, – выплюнул Володин. – Это же он… и с первой группой ходил, и с несколькими людьми из второй беседовал. Все похвалялся, будто заделался сверхчеловеком… супермен, чтоб его.

– Он рассказывал? – удивился Кай.

– Мне – да. Говорил, хочет побратимом сделать или типа того. А я считал, будто у него совсем мозги от поганок зачервивели. Их же нужно по-особому готовить, тогда и вреда не будет, а… – и он махнул рукой. – После случившегося никакие поганки не помогут, и с Нагатинской я уйду, не переживайте. На юг подамся. Лишним там не буду.

Вокруг образовалась тишина. Никто не смел сказать ни слова, сочувствия на лицах Влад не рассмотрел, но и неприятия с брезгливостью – тоже. Кажется, все понимали, что перед ними – совсем иной человек: то ли Женька тронулся рассудком, но как-то правильно, то ли прятал свою натуру очень и очень глубоко. Таким он нравился Владу несказанно больше прежнего. Холодная уверенность в голосе завораживала, а уж контраст с прежним Женькой-нариком с Добрынинской оказался потрясающим.

– Ладно, поднимайся уже, – сказал Молчанов, наклоняясь и пристраивая худую Женькину руку на свои плечи. – Потом поговорим: и о тварях, и о походах на юг. Сталкер… – обратился он к Каю.

– Идите, – разрешил тот. – Все свободны. Уничтожать детей, когда они – зло во плоти, – моя работа, а не ваша. Возвращайтесь к яме и ждите. Фонаря надолго не хватит.

Его послушались беспрекословно. Люди были только рады убраться подальше. Все, но не Симонов. Он решил остаться, даже если погонят. Не применит же Кай к нему силу? Или может? Не возникало сомнений, что способен, но вот посчитает ли необходимым?

– Это не то зрелище, на которое стоит глазеть, – заметил сталкер. – Просто часть работы.

– Не уйду, – упрямо заявил Влад и, тотчас стушевавшись, буркнул: – Не потому, что ненавижу тварей или еще чего, а… не должен, ты ведь…

– Ясно, – прервал его Кай. – Я понял. Ты молодец. Спасибо, – и перетянув руку чистым платком, выуженным из кармана, прицелился. Симонов до этого и не замечал, что он ранен.

Автомат был Каю явно не столь удобен, как винтовка, но та отточенная небрежность, с которой он обращался с оружием, говорила о немалом опыте.

– Что у тебя с рукой?..

– Ничего особенного, – бросил тот и надавил на спусковой крючок, поливая тваренышей сталью, буквально изничтожая их голые розовато-серые тела. И не было в его действиях никакой ненависти или триумфа, лишь спокойное понимание необходимости подобных действий.

«А еще, – подумал парень, – он не просто так назвал тваренышей детьми. Кай действительно так считает. Пусть это – иная форма жизни, хищная, враждебная людям, но суть-то не меняется».

Он тоже не испытывал ни ненависти, ни удовлетворения. Потому что в тот день, когда человеку начинает нравиться убивать – все равно, себе ли подобных или иных существ, – в его теле рождается тварь. Понимание было очень ярким. Наверное, его следовало назвать не иначе как откровением. Однако говорить о нем хоть с кем-то точно не следовало. Даже с Каем. Особенно с Каем!