Уроборос. Проклятие Поперечника

Я ни о чём не спрашивал его, ничего ему не говорил, просто лежал на тёплой земле, цепляясь воспоминаниями за своё прошлое, чтобы не выпасть ненароком из настоящего, которое истончилось настолько, что держалось буквально на волоске, — это я прекрасно чувствовал и осознавал… Потеряв пять миллионов долларов и подписав контракт с Хранителями, я стал официальным Свидетелем Дороги на участке между Библиотекой и Торговым центром, переселился на некоторое время в Библиотеку, чтобы не видеть, как орудуют рабочие и строительная техника, снося замок Лангобарда, засыпая грунтом его каменное ложе и купальню, возвращая природному ландшафту естественный вид, возводя деревенский домик внизу холма поближе к Дороге, баньку, высаживая деревья и кустарники, — сквозь библиотечные окна и стены до меня доносились крики рабочих и гул моторов, часто я затыкал уши пальцами, чтобы не слышать всего этого, круглыми сутками почти без сна читал книги, шарахался между стеллажами, заглядывал во все помещения и уголки в поисках Библиотекарей, о которых упоминал Геродот, — нигде не находил потаённых дверей и комнат, не видел никого, лишь изредка в Библиотеку заходили посетители из Города, брали или возвращали книги, сидели в читальном зале. Я не заговаривал с ними. И — Петра появлялась, конечно же! Она вынуждена была посещать Библиотеку по долгу службы, приходила крадучись и, едва завидев меня, начинала совершать маневры уклонения. Перед ней стояла трудная задача: сделать обход своей половины Библиотеки и при этом сократить до минимума общение со мной. Но и передо мной стояла не менее трудная задача: подкараулить Петру, не прозевать её, не проспать её появление, всегда неожиданное, поприветствовать, попытаться разговорить, — при этом держаться как можно ближе к ней, пока она следует по своему маршруту, заглядывать ей в глаза и лицо, непрестанно ускользающее. В общем-то, понимая, что она всё знает про меня и понимает, что я всё знаю про неё, я перестал делать вид, как будто она мне неинтересна, а она — как будто я интересен ей; мы оба не тратили время напрасно, суетились изо всех сил, она — чтобы как можно скорее избавиться от меня, я — чтобы как можно дольше побыть с ней рядом. Пользуясь удобным случаем, я не сводил с неё глаз, обволакивал взглядом юркую стройную фигурку, вёл счет веснушкам, как звездочет, который каждую ночь сбивается со счёта и начинает заново, вслушивался в каждый звук, издаваемый её телом, — голос, шелест одежды, шорох подошв, — я напитывался Петрой, понимая, что этой волшебной пищи мне едва ли хватит надолго, хоть на одну минуту счастливой жизни после её ухода.

Я всё время выискивал, чем заинтересовать её, — не влюбить в себя, на это я уже не рассчитывал, — но хотя бы поймать немного внимания в сачок, словно беспокойную бабочку, и пришпилить к чему-то, чтобы успеть налюбоваться ею, пока она не вырвалась на свободу. Но тщетно — Петра ловко ускользала от моего сачка и даже если попадалась, то быстро находила в нём лазейку и сбегала, — лишь изредка удавалось мне пришпилить её к чему-то экстраординарному, любопытному, интересному и неожиданному, и то ненадолго, — в такие мгновения я отбрасывал всё лишнее и второстепенное, — стеснение, неуверенность, приличие, — разглядывал Петру во все глаза, слушал во все уши, принюхивался во весь нос, шумно вдыхал широко открытым ртом воздух, который окутывал её и выходил из её легких, — в эти счастливые мгновения дышал односторонне, то есть делал только вдохи без единого выдоха, чтобы не загрязнить атмосферу, — в общем, представлял из себя жалкое, отвратительное и отталкивающее зрелище, но заботиться о его облагораживании у меня не было ни сил, ни времени, ни желания. На какие только ухищрения я не шел! Иногда мне удавалось подговорить какого-нибудь рассеянного посетителя Библиотеки, если такой вдруг случался в нужный момент, обратиться к Петре с вопросом или каким-нибудь полубезумным рассказом о чём угодно, лишь бы он привлёк её внимание. Конечно же, в таких ситуациях она слегка замедлялась, чтобы вникнуть в ситуацию, понаблюдать за ней и проанализировать, — но, во-первых, мало кто из посетителей соглашался вступить со мной в сговор, во-вторых, у них никогда не хватало артистизма и фантазии, чтобы надолго завладеть её вниманием, и, в-третьих, соображала она стремительно и, едва почуяв подвох, заметив моё коварное приближение, бесследно улетучивалась. Ещё я разучивал красивые стихи разных поэтов и в определённый момент начинал их громко декламировать, чем, скорее, отпугивал Петру, чем притягивал. Перепробовал, кажется, всё и не по одному разу: притаскивал в Библиотеку всякие вещи, от ароматной еды из Города и красивых цветов, размещая их на пути следования Петры, до причудливых и пугающих коряг из леса в надежде ввести её в замешательство и ступор.