Уроборос. Проклятие Поперечника

Рано или поздно любая ночь повторяется… Это лишь кажется, что все они разные и у каждой есть свои особенности: температура, зависящая от времени года, освещенность — от наличия или отсутствия туч, звезд и луны на небе, протяженность во времени, — бывают короткие ночи, которые помещаются в — один раз моргнуть — не успеешь отдохнуть и выспаться, приходится ждать следующей и привыкать к тяжелому ощущению безвозвратно утраченного времени, — бывают длинные ночи, — засыпаешь, просыпаешься, а они всё не заканчиваются, в конце концов лежишь не в силах заснуть или начать бодрствовать, думаешь, но это — даже не мысли, воспоминания или видения, а — какие-то лоскутья, поднятые ветром над головой, перемешанные и трепещущие — так и хочется начать гоняться за ними, хватая и собирая их в кучу, чтобы попробовать соединить вместе, ведь когда-то они были одним огромным полотном, и на нём было что-то изображено, — и оно несло великий смысл, — кто-то разорвал его в клочья и разбросал по земле, — как он мог так поступить? — ведь теперь всем, кто остался с этими ошметками, включая меня, неизбежно будет хотеться собрать их в кучу, соединить разорванное, вернуть прежнюю картину, — а это невозможно! — и зачем он, этот КТО-ТО, оставил нас с этой невозможностью? — это не просто трагично, это ужасающе!

Все ночи, пережитые за целую жизнь, собираются в одном месте и сливаются в одно целое, — в нечто, похожее на озеро, — и оттуда их уже не вытащить по отдельности, — если зачерпнуть ведром, пытаясь извлечь какую-нибудь конкретную ночь, чтобы посмотреть на неё, выплеснуть и зачерпнуть следующую, то они ничем не будут отличаться друг от друга. В ведре! В ведре они не будут отличаться, но не во время выплескивания! Вот что такое озеро ночей — это вода прошлого в будущем; настоящее черпает из него ведром, поднимает его высоко и выплескивает набранную воду, которая расплескивается и становится нынешней ночью, уникальной, размещённой в настоящем.

И вот, наступает такой момент, когда все брызги без исключения, их размер, конфигурация и положение по отношению друг к другу, любая мелочь, даже самая незначительная, повторяются, — так возвращается ночь, которая уже была однажды. И в вечности таких повторяющихся ночей бесконечное количество. Не исключение — и эта, сегодняшняя, абсолютно чёрная, хоть глаз коли. Даже в кромешной тьме я смог отыскать место, где когда-то стоял замок Лангобарда, — здесь ничего не осталось кроме поля, заросшего травой. Я продрался сквозь эту траву и лёг на землю именно там, где когда-то возвышалось над поверхностью каменное ложе, — пусть его и закопали по моей просьбе глубоко, но оно продолжало греть, — земля в этом месте была тёплой, зимой здесь не могли улежаться сугробы, таяли, а летом трава вырастала выше и гуще, чем везде вокруг. Я старался обходить это место стороной и не думать о нём, но не нынешней кромешной ночью. Я ничего не видел, но чувствовал спиной теплую землю, нагретую ложем Лангобарда, и в этой абсолютной темноте не мог найти тишины, потому что Курт, мой странный гость, находился где-то рядом, — медленно ходил по кругу, — примятая трава шуршала под его ногами, — и рассказывал о каком-то чужом мире, где под землей жили белые Хранители, к которым на скоростном лифте спускался Правитель. Из каких лоскутов и ошмётков своей памяти Курт собирал этот странный рассказ о несуществующей земле и её людях? Сначала я вообще думал, что сплю или брежу наяву, потому что оставил Курта спящим или мёртвым в своём доме, он не мог подняться, выйти на улицу и найти меня в этой кромешной тьме! Никак не мог! Сон ли, Явь ли — не прекращались, и утро не приходило: Курт медленно ходил вокруг меня, упорно продолжая свой рассказ, как будто пытаясь заместить им саму реальность.