Уроды

– Бред – это то, что вы заставляете ученика состричь волосы, потому что вам это не нравится. Хотя ваш макияж похож на людоедский из Австралии, – отчеканил Серый, заставив Дэна и других старшаков заржать на весь класс. Антрацит, чье ебало побурело от ярости, схватила Нефора за руку и попыталась поднять, на что Сергей буднично ответил: – Отпустите. А то руку сломаю!

– Вон из класса! Завтра в школу с родителями! – заорала математичка, трясясь, как безумная жаба. Нефор молча поднялся, сложил учебники в сумку и вышел из класса, как ему и сказали. Я так и не увидел ни единой эмоции на его лице, словно ему на все было похуй. А может, так оно и было на самом деле.

Я сидел с ним на двух уроках. На географии и на биологии. И когда Нефор немного обвыкся, мы с ним однажды разговорились. Тогда многое стало понятно.

– Мне спину сломали в седьмом классе на Окурке, – буркнул он, когда я спросил о его особенности. – Шпань местная. Увидели одинокого хайрастого пиздюка, идущего домой поздно вечером, и доебались. Я одному по ебалу дал сразу, как тот подошел, а остальные меня завалили. Пиздили долго, а старшой их потом арматуриной меня перетянул по спине. Хуй его знает, но повредил какой-то нерв. Потому я такой гнутый. Други мои потом нашли их кодляк и отпиздили всех, да только хули? Прошлое не вернешь и спину обратно не выгнешь.

Он так спокойно об этом говорил, что я невольно восхитился его силе. Он не жаловался, не ныл. Он просто жил дальше и никому не давал себя задевать. Старшаки его уважали и не трогали, а Кот пиздел на него только в тех случаях, когда рядом отиралось побольше народу, но границ не переступал. Помнил ту пиздюлину шваброй.

– Что на Окурке, что здесь, – сказал он, когда мы готовили совместный доклад по географии. – Однохуйственно. Стерпишь раз, и тебя чморить будут до конца жизни. В старой школе я до восьмого класса каждый день с кем-нибудь закусывался. Когда проебывался, когда нет. Ты вот хули терпишь этих уебков? Ладно, Дэн. Он здоровый. А Зяба?

– Не знаю, – хмыкнул я. Вопрос был задан таким обыденным тоном, что я невольно стушевался.

– А я знаю. Ты боишься, – ответил Нефор, переписывая в тетрадь очередную выдержку из статьи в энциклопедии. – Я тоже боялся, а потом сломал себя. Не перееби я Кота шваброй, кто знает, что было бы. Может, доебывали бы просто словами, а может, и как Шпилевского. Такие твари борзеют, когда не получают отпора. Но мне похуй и на них, и на эту школу. Закончу и забуду нахуй. У нас в братстве с одним строго. Мы не даем себя задирать. Тут привыкли, что если ты волосатый, то тебя чморить можно безнаказанно и за тебя никто не впряжется. Хуй там. Хули терпеть и убегать? Надо выстоять. Да, блядь, будет больно. Да, ты получишь пизды. Но хотя бы себя уважать не перестанешь. Поэтому мне похуй, кто передо мной. Дэн, Кот, Антрацит или Кукушка. Если они быканут, я быкану в ответ. Без вариантов.

Но в остальных случаях Нефор держал нейтралитет. Он не вступался за Шпилевского, когда того пиздили на перемене Кот и Зяба. Не вступался за меня и за других лохов. Он молча стоял в стороне, словно его это не касается. Может, и правильно делал. Я не осуждал его. Лучше быть белой вороной в школе, чем той вороной, которой был я.

Как-то раз он замахался раз на раз с Романом Звонаревым. Тот был больше и крепче, но Нефор не стушевался выйти против него. А началось все с того, что белобрысый решил доебаться до Рыченко на перемене и как бы шутя пихнул его на лестнице в спину. Сергей, с трудом восстановив равновесие, повернулся и ударил Рому по роже, разбив губу. Они забились на махач после уроков, на который собрались посмотреть все старшие классы. Такое зрелище всегда собирало толпу народа. Древний Рим оказался пророком.

Я сразу понял, что у Серого не было шансов. Рома был больше, сильнее и быстрее. Но Серый вышел, и по его спокойному лицу я понял, что он нихуя не боится. Нефор достал Рому только дважды. Один раз въебал по скуле, а вторым ударом разбил нос. Больше он не нанес ни одного удара, а озверевший Роман буквально втоптал его в снег, перемолов лицо в кашу.

Утром опухший Нефор как ни в чем ни бывало пришел в школу, поздоровался со всеми и, чуть подумав, протянул руку Роме. Тот, помешкавшись, пожал её и усмехнулся. Больше они никогда не закусывались, а старшаки предпочитали Нефора не трогать. Потому что он мог залупнуться в ответ, а они любили лишь тех, кто молчал. Как я, Шпилевский или Огурцова.

Однако тогда, первого сентября девяносто девятого года, я еще нихера не знал о своих новых одноклассниках и гадал, каким будет очередной учебный год. Знал лишь одно. Сложностей в нем точно прибавится. Это подтверждал и дохуя важный Кот, который совсем перестал сдерживаться, да и Зяба, все больше и больше погружавшийся в блатной мир. Вчерашние дети постепенно превращались во взрослых: со своими принципами, привычками и желаниями. Лишь я, наверное, остался все тем же, как и год назад.