Уроды

– Пиздюк, а хуй стоит, как елка, – глумливо хохотнула Лариска, не обращая внимания, что стоит голая на улице, с засохшей спермой на жопе.

– Иди в дом, – мотнул головой Костян. – Там Гриня тебя заждался.

– Не хочу Гриню, хочу скромнягу, – заныла та, но Костик, устав от разговоров, прописал ей леща и заставил помчаться к дому дикими скачками. Затем, хмуро посмотрел на меня, снова покачал головой.

– Бля, Артём. Я думал, ты умнее…

– А хули такого? – внезапно взвился я, заставив Костика подпрыгнуть. Он с минуту подумал, не прописать ли и мне в грудину, но в итоге махнул рукой и, вытащив из кармана пачку сигарет, протянул её мне.

– Покури, блядь, и успокойся. Эту Лариску вся деревня ебала.

– И чо? – снова быканул я, но Костик сдержался. – Типа, я недостоин?

– Хуйню не мели. Нехай кровь угомонится, – буркнул Костян, закуривая сигарету. Я тоже закурил. В груди ворочался вонючий дым и обида, которую хотелось выплеснуть наружу. Костик чуть подумал, сделал еще одну затяжку и добавил: – Никогда не еби деревенских баб, Тёмка. А если собрался ебать, то еби с резинкой. А резинку потом с собой забирай.

– Почему? – нахмурился я, тоже делая затяжку.

– По кочану, блядь, – вызверился Костян. – Хуль ты думаешь, она реально на тебя запала? Секи сюда, пацан. Деревенские на городских западают только в одном случае. Вот поебался ты с Лариской, кончил, тебе заебца, а утром к твоей бабке вся её родня, а она нехуевая, приходит. И с ходу верещать начинают, что ты их доню выебал, пизду обкончал, кто теперь девку замуж-то возьмет и диток содержать будя. Батька её тебе еще пизды даст, а братки добавят, шоб не расслабляся. А потом тебя разводить начнут. Или на женитьбу, или на калым.

– В смысле? – не понял я, и Костик, вздохнув, снова принялся объяснять, запалив перед этим самокрутку.

– Бля, Тём, ты ж умный вроде пацан. Сам секи, кому она нахуй в деревне-то сдалась? На ней клейма ставить негде. Проще сказать, кто её не ебал. Она за сигарету в рот берет, а когда сигареты нет, то за просто так. Вот и остается ей одно. Найти лоха, которого развести можно. Типа тебя или Санька. Вы, городские, вообще не врубаетесь чо тут и как. А для неё это единственный шанс съебаться отсюда, как и для любой блядюги. Лариска, хоть и блядина, а уже с десяток долбоебов развела. Ты вот скажи, готов ты на ней жениться? Если да, то вперед. Еби, пока хуй не почернеет.

– Вы-то их ебете, – насупившись, буркнул я, заставив Костяна хохотнуть.

– Мы свои, Тём. А ты городской. Мы их с детства знаем, и если Лариска придет к батьке и скажет, что ей Степан в жопу засадил, тот ей поленом по ебалу даст и поленом этим по улице прогонит. А Степана не тронет, потому как свой, а всей деревне известно, кака Лариска блядь. Ты или Саня – другое дело. Вас будут разводить, участкового позовут. И тут или свадьба, или калым. Без вариантов. Лариска вон последнего знаешь как подловила?

– Не.

– Мультик-чи его звали? Короче. Он типа умный был, в резинке её ебал. А Лариска, как он кончил, резинку умыкнула и в комнате себе в пизду все залила. Ну а утром по классике, братан. Батя, матя и вся родня пришли ебать мозги лошаре, гондоном скукоженным перед носом махая. Пришлось откупаться, потому как никто в здравой памяти такую жабу в жены брать не будет. Это ж пиздец зашквар. Понял теперь?

– Ага.

– Нога, бля. Пошли вьебем мутного, а то Кайгусь всю «слезинку» сожрал почти.

– Пошли, – кивнул я, гадая, то ли крыть Костяна хуями, то ли спасибо за науку сказать.

Остаток вечера мы с Саньком смотрели, как старшаки ебали «блядей» во все щели, и пили самогон. Санёк до кучи накурился, и я застал его на улице, где он, задрав голову, выл на Луну и дрочил, орошая траву своей невинностью.

Эта странная оргия открыла мне глаза на жизнь деревенских. Для них это была норма, а для меня – ебаная дикость. Но кто я такой, чтобы судить других? Сам не лучше. Плеснув в стакан остатки самогона, я выпил и почему-то подумал об Алёнке Огурцовой. Вот у кого жизнь тяжелая, но я был уверен, что Алёнка никогда не пойдет вразнос, как Лариска или Машка, которую Андрей так никому и не дал выебать. У Алёнки, в отличие от блядей, была гордость и характер.

Ночью я тоже подрочил, только облегчения не испытал. В соседней комнате храпела бабушка, через неделю за мной приедет папка и отвезет обратно в город. А там десятый класс и очередные унижения. В голове шумело от самогона, а сны были беспокойными. Мне снился Андрей и Костян, которые держали Машку и уговаривали меня присунуть, а за ними стояла вся деревня – мутные лица без глаз, ждавшие, когда я кончу, чтобы предъявить об очередной загубленной городскими душе. Я знал, что это сон, поэтому с чистой совестью выебал Машку и утром проснулся с мокрыми трусами, которые еле отстирал в холодной колодезной воде, пока бабушка корову доила. Лето заканчивалось, и скоро начнется привычная жизнь, в которой не будет Костяна, Санька и Грини. Будут уроды и… уроды. Иного не дано.

ДЕСЯТЫЙ КЛАСС. Глава восьмая. Первое сентября.