Урок анатомии. Пражская оргия

— Вместе с другими людьми играть пьесу жизни, а не играть в пьесе, которая якобы отражает жизнь! Им нужно отказаться от своего эгоизма, от своих переживаний, своих заморочек по поводу внешнего вида и своего искусства! — Она начинает плакать. — Ведь я же от своих избавилась!

— Ева, расскажи о своих еврейских демонах. Он американский специалист по еврейским демонам. Ее, господин Цукерман, преследуют еврейские демоны. Ева, ты должна рассказать ему о заместителе министра культуры — о том, что с ним было, когда ты ушла от мужа. Ева была замужем за человеком, о котором здесь, в Америке, вы и не слышали, но которого обожает вся Чехословакия. Он очень популярный театральный деятель. Его каждую неделю показывают по телевизору. Наши старушки мамы рыдают, когда он поет народные моравские песни. Девушки, стоит им заслышать его трубный глас, обмирают. Из музыкальных автоматов, из радиоприемников — отовсюду раздается его ужасный, якобы пылкий цыганский голос. Когда вы замужем за таким человеком, можно ни о чем не заботиться. Играть любую героиню в Национальном театре. Жить с комфортом. Ездить в любые заграничные поездки. Если вы замужем за таким человеком, вас никто не трогает.

— Он тебя тоже не трогает, — встревает она. — Зденек, охота тебе меня допекать? Пусть я смехотворная героиня очередной смешной чешской истории, мне плевать. В Чехословакии, чтобы ни случилось, люди только пожимают плечами и говорят: «Ну чистый Швейк, чистый Кафка». Оба они у меня уже в печенках сидят.

— Расскажите о своих еврейских демонах, — прошу я.

— Нет никаких демонов, — отвечает она, вызверившись на Сысовского.

— Ева влюбилась в господина Поляка и ушла к нему от мужа. А если вы возлюбленная господина Поляка, — объясняет Сысовский, — жить спокойно вам не дадут. У Поляка было много возлюбленных, и каждой пришлось туго. Ева Калинова замужем за заслуженным артистом Чехословакии и — на тебе! — бросает его ради агента сионизма и буржуазного врага народа. Потому они и писали на стене у театра «еврейская шлюха» и присылали по почте стихи о ее аморальном поведении и шаржи на Поляка с еврейским шнобелем. Потому и строчили письма министру культуры с протестами и требованиями убрать ее из театра. Потому и вызвали на прием к замминистра культуры. Бросив великого заслуженного артиста, сентиментального, самовлюбленного зануду Петра Калину ради еврея и паразита Павла Поляка, она стала ничем не лучше еврейки.

— Прошу, — говорит Ева, — хватит об этом. Все эти люди, они страдают ради своих идей, из-за запрещенных книг, ради возврата демократии в Чехословакию — страдают ради своих принципов, гуманизма, ненависти к русским, а я в этой кошмарной истории до сих пор страдаю из-за любви!

—«А вы знаете, — говорит ей наш просвещенный замминистра культуры, знаете, мадам Калинова, — не унимается Сысовский, — что половина наших соотечественников считает, что вы вообще-то еврейка, по крови?» Ева ему отвечает, очень сдержанно — а Ева, если не сердита и не напугана до потери сознания, умеет быть очень сдержанной, очень красивой, очень интеллигентной, — очень сдержанно отвечает: «Дорогой господин заместитель министра, моя семья еще в шестнадцатом веке в Богемии подвергалась гонениям за протестантизм». Но его это не останавливает, ему и так это известно. Он говорит: «А скажите мне, почему это вы в возрасте девятнадцати лет сыграли еврейку Анну Франк?» Ева отвечает: «Я сыграла эту роль, потому что меня выбрали из десятка молодых актрис. И каждая из них хотела получить ее больше всего на свете». — «Молодых актрис? — переспрашивает он. — Или молодых евреек?»

— Умоляю, Зденек, я уже слышать не могу свою смехотворную историю! И твою смехотворную историю тоже! Я до одури устала от пересказов нашей истории, вообще до одури от нее устала! То было в Европе, а здесь Америка! Мне противно даже вспоминать, что это была я!