Урок кириллицы

— Ну так, может, дело вовсе не в том, откуда эти идеи приходят, а в том, что мы их хватаем, не осмысливая? Я тут недавно у кого-то, кажется, у Вильгельма Гумбольдта, вычитал, что язык — это не просто средство межчеловеческого общения или передачи функциональной информации, но самая настоящая программа грядущего бытия народа. То есть — выражение апостола Иоанна «в начале было Слово» означает не только то, что Бог является первопричиной появления всего сущего, но и то, что нематериальное слово, раскодируясь, предопределяет собой и нашу материальную жизнь.

— Это так, это так, тут я с тобой стопроцентно согласен. Ведь наши святые отцы тоже всегда говорили, что язык — это Божий замысел о народе.

— Совершенно верно, — кивнул я. — И хоть в народе и говорят, что, сколько раз ни произноси слово «халва», а во рту от этого слаще не станет, на деле всё обстоит далеко не так однозначно. И если десять лет подряд на каждом углу кричать слово «свобода», то на одиннадцатый произойдет или революция, или перестройка. Свидетелями чего, собственно говоря, мы сегодня и являемся в нашем Отечестве, не так ли?

— Что я могу тебе на это сказать? — вскинув свои реденькие брови, ответил мне вопросом на вопрос Горохов. — Вполне возможно, что ты абсолютно прав. Но чтобы уметь отстоять свою правоту перед оппонентами, мало опираться на интуицию, нужно обладать знаниями. Так что используй дни пребывания в Москве на полную катушку — походи по букинистическим магазинам, полистай учебники древнерусского языка, монографии славистов. Попробуй сопоставить языковые реформы с общественно-политическими событиями, тут тебе может открыться очень много любопытного… Короче, поизучай этот вопрос. Хорошо было бы сходить в какой-нибудь лицей на пару уроков кириллицы, но сейчас лето и у них наверняка каникулы, — и он потянулся к отложенной было на тарелку курице.

Я в это время как-то неловко двинул под стулом ногой и зацепил поставленный рядом с собой пакет с бутылками, которые до сих пор не знал, как предложить писателю.

— Что это там у тебя, — встрепенулся, услышав звякнувшее стекло Горохов, — пиво? Нельзя, нельзя, брат, губить свою душу алкоголем, душа должна быть всегда готова предстать пред Судией. Ты вот сам подумай призовёт Он тебя, допустим, сию вот минуту пред лице Свое, а от тебя кислым пивом несёт. Каково-то ты себя будешь чувствовать перед Ним?.. Что, говоришь? Не кислое? За какое число? Точно? Ну хорошо, тогда открой мне бутылочку, а то что-то курятинка немного жестковата. Ты, кстати, не желаешь отведать крылышко?

— Нет пока… — помотал я головой. — Да и сегодня среда ведь, вы разве посты не соблюдаете? — удивился я, вспомнив написанные им православные повести.

— Ну, среда, — покаянно согласился Василий Николаевич. — Ну и что же такого, что среда? Ты, Алексей, запомни: не человек для поста, а пост — для человека… А то мы как-то опять слишком уж буквально, по-европейки ко всему подходим, а русский человек — он ведь всё по-особенному понимает, его душа шире установленных канонов… Да ты давай-то, давай сюда пиво, что ты его в руке держишь, тебе же так неудобно! — он с удовольствием припал к горлышку открытой бутылки и, опорожнив её примерно до половины, захрустел косточками столь опрометчиво отвергнутого мной крылышка.

— Так что же делать, Василий Николаевич? Как жить, чтобы Россия не превратилась в провинцию Европы?

Я взял в руки приготовленную для транспортировки в Кундеры, туго перетянутую веревками, картонную коробку из-под телевизора «Samsung», в которой находились предназначавшиеся для кундерского музея бумаги Горохова, и попробовал её на вес. Писательский архив был откровенно тяжелым.

— Как это, что делать? — замер тем временем с не донесенной до рта курицей Василий Николаевич. — Спасаться надо, Алексей, спасаться. Что мы ещё можем делать в этой жизни? Помнишь, как батюшка Серафим Саровский учил: «Спасись сам — и рядом с тобой тысячи спасутся…»

Куриный жир золотыми каплями блестел в его седой бороде, остановившиеся на мне глаза фанатично горели, и весь он в эту минуту показался мне удивительно похожим на иконописного апостола Павла.

— …Да оставь ты, ради Бога, это пиво! — не сдержавшись, вдруг с сочувствием произнёс он, видя, как я беру во вторую руку пакет с остающимися там бутылками. — Оно же тебе только мешать будет — ни перехватиться поудобнее, ни руку сменить. А так всё посподручней будет ящик тащить — вишь, какой он неадекватный, — и, услышав сорвавшееся с собственных уст чужеземное слово, болезненно поморщился: — Ох, губители, что с русским языком сотворили! Совсем уже нормальных слов не осталось, сплошная иностранщина.

Он встал с места, взял у меня из руки пакет с пивом, поставил его на стол и, вынув новую бутылку, ловко сковырнул с неё обратным концом вилки крышечку.

— Спасаться, спасаться надо, — ещё раз повторил он своим быстрым свистящим полушепотом и, высоко запрокинув голову, так, что стал виден острый, как петушиный клюв, кадык на тонкой шее, забулькал поглощаемым пивом…

Глава Б