Урок ловиласки

В том-то и дело. Не маленькие. И вот к чему привело. Вынужденное, ради выживания, перевоплощение в не признававших одежды человолков и прочие стирки-полеты остались в прошлом. Сейчас не было ни угрозы жизням, ни другой необходимости, но меня по-прежнему окружала дюжина обнаженных царевен. Теперь они играли со мной в собственные нескромные игры, где от моего мнения ничего не зависело.

Когда-то вывели замечательную формулу: «Находя богатство, теряешь совесть. Находя женщину, теряешь рассудок. Находя истину, теряешь веру. Находя власть, теряешь честь. И только потеряв все, обретешь свободу». Красиво сказано, чувствуется рука (то бишь язык) мастера. Но, как в любой вымученной мудрости, здесь истинность тоже умело подменена красивостями и обобщениями, внешне похожими на глубокие. Для каждой части формулы найдется множество исключений. А уж о правдивости и кажущейся логичной несомненности вывода и говорить не приходится: кто жаждет стремиться к обещанной свободе без совести, без рассудка, без веры и чести? Мне такой свободы не хотелось.

Раньше. Сейчас я смотрел на миг по-другому.

Да, меня лишили свободы, зато я обрел богатство, выраженное второй частью формулы, то есть женщинами, а еще точнее — их нежданно свалившимся количеством. Правда, как сказано выше, действительно потерял рассудок. От такого богатства. И веру в людей потерял — вместе с честью. Это тоже дословно соответствовало формуле. Обрел ли я при этом последнее звено той логической цепочки — власть, которая дается в обмен на честь? Некоторую — несомненно. Даже считая меня бездушным инструментом, царевны не перегибали палку в отношениях, относились бережно, и с каждой минутой эта взаимная зависимость все росла и росла. Им, взбудораженным и раздраконенным, хотелось продолжения не меньше, чем мне. Продолжение зависело от меня, отсюда та самая зависимость, перераставшая во власть. Раньше, пока я жил первыми частями формулы, мою власть подкреплял авторитет, заработанный в совместных приключениях. Сейчас она не выходила за рамки физиологии. Но она была — власть над убежденными аристократками, которые прежде в мужчине человека в упор не видели! Ныне они подчинялись грубой физиологии, ими руководил инстинкт. Царевнам казалось, что при выбранной позе событиями распоряжаются они, и я не разрушал их иллюзий. Пусть считают, как нравится, какое мне дело? Я знал правду. И правда мне нравилась. До сих пор казалось так: счастье — есть, и с ним сравнится только счастье спать. Реальность оказалась богаче моих представлений о ней.

— Кто следующий? — прозвучало надо мной.

— Я! — Ефросинья так резко встала, что моя рука некоторое время взлетала вместе с ней.

— Вперед, — махнула Варвара головой в сторону озера.

После ухода Ефросиньи место на моем предплечье заняла еще не пришедшая в себяФеофания. Ее грудь бесилась, сбитое дыхание не желало восстанавливаться. Оставленные без острого десерта внутренности стучали в мозг и бурно возмущались. Пережатая ими рука явно не годилась в заменители. При общей оглушенности произошедшим в движениях чувствовалась неудовлетворенность, на лице читалось ощущение потери, причем потери чего-то важного, необходимого и, к сожалению, в данную минуту никак невосполнимого.

Тут веки Феофании исполнили дробь, мелко взморгав при виде плавно двинувшей бедрами Клары. Челюсть царевны отвалилась.

«Тсс!» — беззвучно бросила ей Клара.

Осторожная стрельба глазами по сторонам привела Феофанию к выводу: ими двумя никто не интересуется, взоры прикованы к церемониальным священнодействиям преподавательницы с необходимым реквизитом.

Пятясь коленями вдоль руки, Феофания достигла ладони. Замерла. Пристально сверилась с позой напарницы.

Ситуация перевернулась. Теперь Клара чувствовала себя наставницей, глядевшей свысока на явного несмышленыша.

«Ты… — Взгляд Феофании будто бетоном залили, где он увяз и застыл. — Т а м?!»

«А что такого?» — возгордилась Клара, победно вскидывая подбородок и совсем по-взрослому поводя холмиками сказочной долины.

«Тогда и я! — покраснела и сразу побледнела Феофания. — Хотя… нет. Зато я уже взрослая, вот! — Поймав идею за хвост, она вдохновлено выпрямилась. — Да. Уже взрослая — в отличие от некоторых. А это значит…»

Горячие пальцы нашли меня и с беззаветной отвагой утопили в только что вырытом море женственности.

Внутри бушевал огонь, плавился металл, и текла лава.

Клара совершенно без зависти улыбнулась:

«Я еще нет, но мне и так хорошо».

— Я здесь! — прибыла худенькая очередница к сегодняшнему алтарю.

Дальше события покатились под откос со скоростью мысли, и на долгое время звонкое предвкушающее «Я здесь!» стало последним членораздельным высказыванием. Меня перемахнуло бронзовое колено, и взнуздали шпоры пяток. У лихой наездницы не вылетело ни ожидаемого «ой», ни стона от боли или хотя бы от неожиданности. Не было и уже привычного мертвенного молчания с закусыванием губ. Вместо этого разнесся почти ковбойский крик:

— Йу-у-ухх!

Жеребец скакнул в стойло и счастливо заржал. Ефросинья с ходу пустила его в галоп.