Урок возмездия

Фехтовальные залы находятся на четвертом этаже. Я вхожу внутрь и встаю у стены, наблюдая, как одинаковые женщины в масках колют и рубят друг друга. В этом есть определенная грация – что-то, напоминающее танец. Шпаги из тонкой стали рассекают воздух, длинные руки и ноги движутся в ритме, который может услышать только танцор.

Пусть все фехтовальщицы и одеты в одинаковую белую форму и носят одинаковые сетчатые маски, я узнаю Эллис почти сразу. Нет ни одной столь же высокой, с такими узкими плечами и бедрами; ни одна не двигается так решительно.

Все остальные танцуют, Эллис охотится.

Она замечает меня через несколько секунд, отступает на шаг, ее безликая маска поворачивается ко мне; ее соперница делает выпад – и лезвие щелкает Эллис по груди.

Я улыбаюсь.

Эллис снимает шлем и вышагивает через зал ко мне. Ее волосы выбились из узла, пряди прилипли к потному лбу, щеки раскраснелись.

– Ты меня отвлекла.

– Ты игнорировала меня прошлой ночью.

Она упирается кончиком шпаги в плитку пола, как конкистадор.

– Должно быть, теперь мы квиты?

Это та же игра, в которую мы играли до начала семестра. Но в этот раз я не проиграю.

– Почему ты не отозвалась, когда я стучала в дверь?

– Я писала, Фелисити. Я не хотела, чтобы меня беспокоили.

– И правда. Но я решила, что ты закончила с писательством этой ночью, раз все-таки пришла на вечеринку.

Она долго разглядывает меня, по ее носу стекает капля пота. Ее рот плотно сжат.

– Может быть, на меня снова нашло вдохновение.

Мои губы подрагивают. И наконец, Эллис первая отводит взгляд.

– Пошли, – говорит она, ухватив меня за локоть и подталкивая к двери. – Я все равно уже закончила тренировку.

Я жду за пределами раздевалки, пока она помоется в душе и заменит свои доспехи. По морозу мы возвращаемся в Годвин-хаус, мокрые волосы Эллис покрываются инеем, когда мы шагаем через двор, а после, в помещении, талая вода капает с них на пол. Я сразу иду к камину в комнате отдыха, мои руки трясутся, и спичка зажигается лишь с третьего или четвертого раза.

– Дерьмо, – шепчет Эллис, дуя в сложенные ковшиком ладони. Она еще дрожит, когда подходит, чтобы сесть на пол рядом со мной, мы прижимаемся друг к другу и ждем, когда разгорится огонь. Вода с ее волос капает мне на плечо; я чувствую, что промерзла до костей.

– Сейчас только двадцать девятое октября, – говорю я. – Будет еще холоднее.

– Я не хочу об этом думать.

Довольно долго мы сидим молча, тишина нарушается только треском разгорающихся поленьев. Кончики пальцев Эллис совсем белые, словно эта часть ее тела умерла.

Интересно, сколько времени понадобилось, чтобы тело Алекс приобрело такой цвет? Я представляю, как холодная зима оберегает ее плоть, ее труп изломан, но прекрасен, словно ледяная кукла.

– Ты собираешься домой на День благодарения? – неожиданно спрашивает Эллис.

Я отрицательно качаю головой.

– Моя мать в Париже до Нового года. Я думаю, что она забыла про этот праздник.

– Я тоже не поеду, – говорит Эллис. – Мне и так нужно будет вернуться домой на зимние каникулы. Этого вполне достаточно.

До смерти хочется спросить Эллис о ее семье. Она никогда не упоминает о них, и я не имею никакого представления, вместе ли живут ее родители, было ли у нее счастливое детство, поддержала ли семья ее мечту стать писателем. Может быть, обычный человек спросил бы. Но только люди с любящими семьями рады говорить о них; когда меня спрашивают о моей матери, я всегда вру.

– В любом случае в Саванне мне делать нечего, – говорит Эллис, и я оглядываюсь, не сумев скрыть удивление.

– Что ты имеешь в виду?

Она вздыхает, приподнимается на локтях и откидывается на ковры, подставляя ноги теплу.

– Мы жили у черта на куличках – на самой окраине. У моих мам есть поместье в сотни акров; ближайший сосед живет в нескольких милях.

– А как же одноклассники?

– Я не ходила в школу, – говорит она. – Мои родители из тех богачей, которые считают, что маленькая армия частных учителей за сотни тысяч долларов – это лучшее вложение, чем Эмма Уиллард[17]. Естественно, это означало, что Квинн была единственным моим другом – но и она уехала в Йель, когда мне было восемь лет. Остались лишь репетиторы. И собаки, конечно.

Я предполагаю, что Квинн – это сестра Эллис; очевидно, ее родители предпочитают называть детей существующими фамилиями.

Через секунду я тоже ложусь на спину, очень близко к Эллис, и могу чувствовать, как ее грудь поднимается и опускается в такт дыханию, моя голова уютно устроилась в изгибе ее плеча.

– Ты поэтому начала писать? Потому что тебе было скучно?

– Может быть… Возможно… – Она накрывает рукой глаза. – Да.

Я поворачиваюсь к ней лицом и вздыхаю; ее волосы все еще мокрые, но пахнут лимоном.

– Моя мать – сумасшедшая, – признаюсь я. Говорить легче, когда Эллис не может меня видеть. – Сейчас ей лучше, пожалуй; или же она так часто путешествует, что я больше не замечаю ее безумия. Но когда я была младше… никогда не знала, какая версия матери передо мной. Может, сегодня она считает, что ты лучший человек на земле, а может, и нет. Может быть, сегодня ее жизнь потерпела крах, и всему виной являешься ты.