Уроки Джейн Остин. Как шесть романов научили меня дружить, любить и быть счастливым

Теперь Генри ведет разговор иначе, у него другие намерения. Он по-прежнему шутит, но на этот раз высмеивает традиции, а не пародирует, и, вместо того чтобы смутить Кэтрин вопросом о социальных устоях, проверяет ее способность переосмысливать общепринятые догмы. Брак это одно, танцы – совсем другое, но так ли велика разница? И да, и нет; Генри предлагает ей рассудить самой. Прошлая беседа была скорее монологом: он говорил, она смеялась. На этот раз он пригласил ее вступить в разговор. Генри побуждает Кэтрин высказать свое мнение; он не боится показаться глупым, делая вид, что не совсем понял ее, и тем самым давая ей возможность подобрать слова и точно выразить свои мысли.

И тут я, наконец, нашел ответ на вопрос, мучивший меня все это время. Я понял, в чем моя ошибка как учителя. Хитроумный, неугомонный, насмешливый, готовый выставить себя глупцом ради того, чтобы студент научился думать, немного странный и резкий, но всегда необыкновенно интересный собеседник – таким был Генри Тилни. Таким был и мой профессор. Именно эти качества делали его великолепным педагогом; не гениальность и начитанность (хотя ни того, ни другого у него не отнять), а то, что он заставлял нас думать самостоятельно (как Генри заставлял Кэтрин). Профессор умело подталкивал нас к пересмотру общепринятых литературных штампов, а также собственных суждений (так же поступал Генри) о наших способностях понимать роман, его персонажей, его язык.

В конце концов, мы все походили на Кэтрин – выпускники, неуверенно начинающие новый жизненный этап. Но нет, пожалуй, это слишком лестное для нас сравнение. Кэтрин понимала, что наивна, хоть и не осознавала насколько. Скорее, мы вели себя как Торпы: молодые люди, которые скрывали собственную неуверенность, притворяясь друг перед другом, что знают гораздо больше, чем это было на самом деле. Профессор вел себя совершенно иначе. Он, в отличие от нас, прикидывался невеждой, отказываясь от роли мудреца и гуру. Почему? Потому что «знал, что ничего не знает»; знал, что все мысли, в том числе его собственные суждения и представления, нуждаются в постоянной переоценке.

Он учил нас, задавая вопросы. Я пытался следовать его примеру, вот только вопросы у меня были не те, – наконец-то до меня дошло. Это были все те же ответы, только замаскированные под вопросы. Да я просто издевался над своими студентами, как ведущий викторины «Своя игра». Я стал не учителем, а мучителем. Мои студенты, подобно юной Кэтрин в Бате, окунулись в изумительный новый мир; они ходили по колледжу с вытаращенными глазами, ослепленные новыми перспективами и возможностями. И тут им явился я, но не в качестве Генри, а в качестве Изабеллы. Было мучительно больно признаться даже самому себе, как часто я, теша собственное самолюбие, манипулировал студентами вместо того, чтобы помогать им. Я указывал им, о чем думать, а затем делал все, дабы они под видом собственного мнения озвучивали мои мысли, – а я, мол, здесь ни при чем. Вместо того чтобы дать им возможность развиваться самостоятельно, я подсознательно пытался превратить их в подобие себя.

Мой профессор, задавая вопрос, не имел на него точного и окончательного ответа; он искренне желал услышать наши соображения. Точно так же рассуждения Генри на тему танцев и брака не несли в себе определенного подтекста, урока или морали. Он просто хотел, чтобы Кэтрин задумалась, и они смогли обсудить мысль вместе; разговор обещал быть куда интереснее чем: «Разумеется, дорогая моя… это в самом деле очень досадно», или «Это мое любимое местечко… оно такое укромное», или «Я вызову на дуэль любого человека, который скажет, что моя лошадь пробегает в упряжке меньше десяти миль в час…» и так далее. Генри предлагал разговор, позволяющий почерпнуть что-то новое, благодаря которому можно было лучше узнать собеседника и проникнуться к нему интересом.

Мой профессор был таким же, как Генри, а значит, таким же, как Джейн. Сама Остин – насмешливая, хитроумная, вызывающая – смотрела на нас со страниц «Нортенгерского аббатства». Ее читатели стали ее учениками: она воплотилась в Генри, мы заняли место Кэтрин, и Остин заговорила устами мистера Тилни. То, чем Генри делился с Кэтрин, несомненно, предназначалось и нам. Когда Генри высмеивал светские беседы, мы неизбежно вспоминали свою пустую болтовню. Когда он учил Кэтрин думать по-новому, в нашем инертном сознании зарождались свежие идеи.