Крофорды были богаты и независимы; деньги давали им внутреннюю свободу, невиданную прежде в тягостной атмосфере Мэнсфилд-парка. Их приезд оживил как семейство Бертрамов, так и сам роман. Пешие и конные прогулки, поездка в соседнее имение, спектакль: внезапно все завертелось, закружилось. Фанни, естественно, была взволнована и возмущена. Эти люди, их представления о том, как нужно проводить время (сама Фанни предпочитала спокойно сидеть), были ей не по душе. А когда Мэри и Эдмунд увлеклись друг другом – его спокойный уравновешенный характер притягивал мисс Крофорд как магнит, – нашу героиню охватила жгучая ревность.
Но если Фанни питала тайную неприязнь к Мэри, то последняя, напротив, вела себя по-дружески и тактично и, кажется, делала это вполне искренне. Миссис Норрис при всех отчитывала Фанни за то, что та отказалась играть в пьесе.
Генри, неисправимый донжуан, нравился мне гораздо меньше, чем Мэри; во время репетиций спектакля он заигрывал с Марией Бертрам, прекрасно зная о ее помолвке с богатым, но не слишком сообразительным молодым джентльменом, а двигало мистером Крофордом вздорное желание потешить свое самолюбие. Следующей в его списке стояла Фанни; он хвастался сестре планами: «…мне нужно затронуть ее сердце», но вскоре его настойчивость сыграла с ним злую шутку. Генри очень удивился, когда понял, что пленен доброй и кроткой натурой Фанни – в свое время Мэри также была удивлена своим чувством к Эдмунду. Стоило мистеру Крофорду начать ухаживать за своей избранницей всерьез, и в нем проснулись такие чудесные качества, как терпение, такт и чуткость, он показал, что у него развитой ум и пылкое сердце.
Мистер Дарси и Элизабет дополняли друг друга, указывали на недостатки и исправляли их. Поэтому, читая «Мэнсфилд-парк», я по аналогии выискивал признаки такого же союза между Бертрамами и Крофордами: Эдмунда с Мэри и Фанни с Генри. Благопристойность уравновесит смелость, постоянство – живость. Братья и сестры повзрослеют, заведут свои семьи, и будут счастливы.
И тут произошло событие, которое заставило меня изменить мнение не только насчет «Мэнсфилд-парка», но и самого себя. Примерно через год после того, как я стал вхож в тусовку золотой молодежи, мой друг женился на своей девушке. Свадьба больше смахивала на коронацию: ужин накануне заветного дня в изысканном ресторане с видом на Ист-Ривер, пышная церемония венчания в грандиозной епископальной церкви в Ист-Сайде и роскошный, безупречно организованный прием в частном клубе неподалеку. Ради такого случая я выудил из недр своего шкафа лучшую пару ботинок и купил новый костюм (старый висел еще с бар-мицвы[25]
). Собрались сотни гостей, большинство из них – бизнесмены, сделавшие головокружительные карьеры, и полезные знакомые, приглашенные родителями невесты. Пока я и другие холостые парни наблюдали за танцами (наследница огромного торгового центра была одета в маленькое черное платье с изящной меховой оторочкой по вырезу, от которого мы не могли оторвать глаз), один из них сказал про моего друга:– Он своего добился.
– О чем ты? – не понял я, отыскивая глазами в толпе новобрачного, который, широко улыбаясь, пожимал руки друзьям своего тестя – крутым, уверенным в себе мужчинам, сильным мира сего.
– Он стал «своим», – ответили мне. – Он годами шел к этой цели.