–
– Уэйкли помогал мне с фамильным древом.
– Пренеприятное задание, – сказал он. – Совершенно необдуманное. Я категорически против таких заданий, которые вторгаются в частную жизнь семьи… но на самом деле я ничем не сумел помочь. К великому сожалению. Кальвин Эванс оказал очень большое влияние на мою жизнь… своими трудами… да, это, наверное, звучит странно, учитывая мой род занятий, но я восхищался этим человеком… был, можно сказать, его фанатом. Вообще говоря, мы с Эвансом… – Он осекся. – Еще раз примите мои соболезнования в связи с вашей утратой… я уверен, это не…
Уэйкли прислушался к себе со стороны. Его несло, будто речной стремниной. Чем дальше, тем больше настораживалась Зотт; под ее взглядом ему становилось страшно.
– Где Гарриет? – Она повернулась к Мадлен.
– По делам пошла.
С телеэкрана Элизабет Зотт говорила:
– У меня осталось время для одного-двух вопросов.
– Это правда, что вы химик? – прозвучало из студии. – А то в «Лайфе» сказано…
– Да, это чистая правда! – рявкнула она. – У кого-нибудь есть вопрос по существу?
У себя дома, в гостиной, Элизабет вдруг запаниковала.
– Надо это немедленно выключить, – потребовала она.
Но не успела дотянуться до панели управления, как зрительница из публики полюбопытствовала:
– А что, ваша дочь действительно незаконнорожденная?
В два шага добравшись до телевизора, Уэйкли сам щелкнул выключателем.
– Не бери в голову, Мэд, – сказал он. – В этом мире процветает невежество. – Затем он оглянулся, словно хотел убедиться, что ничего не забыл, и повторно принес извинения: – Покорнейше прошу меня простить за беспокойство.
Но когда он повторно взялся за дверную ручку, Элизабет Зотт удержала его за рукав.
– Преподобный Уэйкли… – выговорила она с неизбывной печалью в голосе. – А ведь мы с вами уже встречались.
– Ты мне этого не говорил, – сказала Мадлен, потянувшись за вторым шоколадным бисквитом. – Почему ты никогда не рассказывал, что был на похоронах моего папы?
– Потому, – сказал он, – что я в какой-то мере оказался там посторонним, вот и все. При всем моем восхищении твоим папой я же его не знал. Мне хотелось помочь… хотелось найти нужные слова, чтобы поддержать твою маму в ее горе, но у меня не получилось. Видишь ли, мы с твоим папой так и не повстречались, но я чувствовал, что понимаю его. Если это звучит напыщенно, – он повернулся к Элизабет, – простите.
За ужином Элизабет почти все время молчала, но признание Уэйкли ее растрогало – как бы издалека. Она кивнула.
– Мэд, – сказала она, – «незаконнорожденная» означает «рожденная вне брака». Это надо понимать так, что мы с твоим папой не были женаты.
– Будто я не знаю, как это понимать, – вырвалось у Мэд. – Я другого не понимаю: зачем в этом копаться?
– В этом копаются только безнадежные глупцы, – бросил Уэйкли. – Я днями напролет общаюсь с глупцами – по обязанности. Как проповедник, я собирался пробить брешь в этой глухой стене… внушить людям, что они своими действиями создают ненужное… в общем, твоя мама была абсолютно права, когда сказала – и ее слова процитированы в статье, – что наше общество в основном зиждется на мифах, что наша культура, религия и политика зачастую искажают истину. Сюда относится и миф о незаконнорожденности. Не обращай внимания ни на это слово, ни на тех, кто его произносит.
Элизабет удивленно подняла голову:
– В статью «Лайф» это не попало.
– Что именно?
– Та фраза о мифах. Об искажении истины.
Настал его черед удивиться.
– Верно, в «Лайф» этого не было. Однако в новой статье Рота… – Он посмотрел на Мэд так, будто только сейчас вспомнил, зачем пришел. – О боже…
Уэйкли наклонился к своей сумке, достал из нее вскрытый конверт и положил его перед Элизабет. На лицевой стороне были написаны три слова: «Элизабет Зотт. ЛИЧНО».
– Мама, – быстро сказала Мэд, – несколько дней назад приходил мистер Рот. Я не открыла дверь, потому что мне запрещено, к тому же это был Рот, а Гарриет говорит, что Рот – враг общества номер один.
Тут Мэд сбилась.
– Я прочитала его статью в «Лайф», – призналась она, повесив голову. – Знаю, ты говорила мне этого не делать, но я не послушалась, и это ужас какой-то. А еще я не знаю, как к нему попало наше фамильное древо, но где-то же он его раздобыл, и по моей вине, и…
По ее щекам покатились слезы.
– Солнышко… – тихо сказала Элизабет, посадив дочку к себе на колени. – Конечно же, твоей вины здесь нет. Ты не сделала ничего дурного.