Уроки любви

В Мадриде Эжени лично докладывала шефу о проведенной ею операции в Гавре. Она не могла не улыбнуться, увидев бар, выбранный для встречи Хельмутом, — он был почти полной копией парижского, лишь вместо худенького верзилы-бармена за стойкой перетирал бокалы смуглый усатый толстяк. Патефон играл популярную песенку: «Прощай, любимая, прощай», на столике в углу, где расположилась пара иностранцев, стоял букетик оранжевых бархоток и бутылка вина. Но оба, Эжени и Хельмут, предпочитали кофе.

— Добытая тобой информация проверена экспертами. — Хельмут строго посмотрел на свою спутницу и вздохнул. — Хорошая работа.

— Не сомневаюсь. — Эжени сняла соломенную шляпку и встряхнула головой. На щеки и шею упали бронзовые завитки. — Чертежи мне предоставил главный инженер строительных верфей.

— И за что же он так отблагодарил незнакомую женщину? — В голубых глазах фон Кленвера сверкнул лед.

— Ну, почему же незнакомую? Мы встречались целых три вечера… Мне попался жизнелюбивый и разговорчивый хвастунишка… Кстати, в постели он не блистал. Я забыла отметить это в отчете. — Язвительно заметила Эжени, сочинившая для отчета целую историю своей работы в Гавре. Конечно, ей пришлось побывать в городе и даже познакомиться с указанным господином. Но дальше прогулки по верфям (Эжени выдавала себя за французскую журналистку) дело не зашло. Но если бы ей и впрямь пришлось бы добывать нужную Хельмуту информацию, действовать пришлось бы совсем иными методами. Посылавший ее в Гавр шеф, конечно, понимал это, и теперь Эжени злорадствовала, разжигая его ревность.

Рука Хельмута больно сжала пальцы Эжени.

— Мне было ясно, на что толкаю тебя, отправляя на задание. И вообще, — когда сделал секретным агентом… Но я не предполагал, как буду мучиться, Эжени!

— Ерунда! Это же на благо Германии. Тем более, что мое сердце свободно. Почему не несут ореховые пирожные? Испанцы их чудесно делают — с изюмом и курагой.

— Эжени, я не тупой вояка, готовый идти по трупам ради отечества, ради пресловутого «укрепления рубежей», оправдывающего агрессию… — Хельмут с трудом выдавливал слова. — И я не торговец любимыми женщинами.

— Что?! — Эжени с удовольствием откусила одно из пирожных, появившихся, наконец, на расписном фаянсовом блюде… — Нам было очень хорошо вместе. Но у тебя жена, вы вместе уже три года и считаетесь хорошей, любящей парой.

— Упрек справедлив, Эжени. Я все продумал и намерен принять серьезные меры. Ты переедешь в квартиру, которую я для тебя сниму в Мадриде, и подашь в отставку, ссылаясь на личные обстоятельства. А я начну готовить бракоразводный процесс. Главное, поделикатнее расстаться с Кларой. Она прекрасная жена и ни в чем не виновата.

— Постой, ты уже все решил за меня? Зря. Я не намерена бросать выгодную работу, которая получается у меня совсем неплохо. Я не собираюсь обзаводиться мужем. И, кроме того, мне жаль бедняжку Клару. — Эжени поднялась. — Прошу, не пытайся удержать меня. — Она забрала у Хельмута свою руку и натянула ажурную перчатку. — Я уезжаю в Сан-Себастьян. В любой момент готова выполнить ваше следующее задание, шеф. Вы сами сделали выбор, барон фон Кленвер, и поступили правильно. Жаворонок-Алуэтт еще споет в вашем деле не одну веселую песенку…

В октябре на испанских курортах жизнь била ключом. Паника прошла. Охватившая мир война лишь обострила эмоции тех, кто торопился вкусить радость жизни. Известия с полей сражений о числе убитых и раненых перечитывали с особым удовольствием на террасах дорогих ресторанов, на пляжах — под цветными, играющими на ветру тентами. В роскошных салонах вилл на званых вечерах рядом со знаменитостями появлялись инвалиды с костылями — новая порода «модных» людей, украшавших светские сборища.

Фанни Борден вернулась в свой особняк вместе с мужем — пожилым, мрачным господином, ведущим замкнутый образ жизни. Известный французский профессор-математик отчаянно ненавидел «пруссаков», затевал скандальные дискуссии с гостями жены, представлявшими «космополитическое общество». Отстранив «зануду-мужа» от участия в вечерах, Фанни нашла этому изящное обоснование.

— Анри не станет мешать нам веселиться. По характеру он отшельник, но душой ученого и гуманиста понимает, как дорога теперь минута вырванного из пасти войны веселья. — Щебетала Фанни, навестив Эжени. — Знаешь, что этот удивительный человек сказал мне? «Накупи себе побольше красивых „перышек“, моя птичка. Чтобы распевать в такое время беззаботные песенки необходимо особое мужество».

— Видишь? — Фанни покрутилась перед подругой, демонстрируя платье нового фасона, имитирующего линии военной амуниции. — Я стараюсь вовсю. Два раза в неделю у меня благотворительные концерты в пользу военных сирот. И никаких отказов, — ты будешь петь завтра же! Будешь, Эжени! Я уже рассказала всем, что готовлю потрясающий сюрприз.

— Может, ты потрудилась составить для меня программу?

— Ах, это все равно! Ты только появись, — и бедные сиротки получат к Рождеству вкусные подарочки… Да, хотела поинтересоваться, — как твой американский дружок, не собирается ли навестить нас?