Уроки любви

— И не вспоминай о нем больше… Я окончательно порвала с мрачным прошлым. Пару недель назад посетила Париж — приоделась к осеннему сезону. И, знаешь, никаких «армейских» штучек — сплошь бархаты, парча, сумасшедшие меха и восточные расписные шелка — роскошь, моя дорогая, совершенная роскошь! — Эжени нахмурила лобик. — Ладно, дорогая, считай. ты меня уговорила. Я ведь тоже мечтаю о малютке…

Фанни подозрительным взглядом окинула фигуру молодой женщины.

— Надеюсь, в отдаленной перспективе?

— О, естественно, в законном браке, милая мадам Борден. И никак иначе. — Засмеялась Эжени.

— Ну, тогда слушай! — Фанни приблизила к подруге загадочное лицо. — Не умею хранить секреты, простодушна, как дитя… Завтра у меня будет некий господин из Сербии. Ведет себя страшно таинственно. Но для меня уже все про него разузнали — Иордан — отпрыск старинного сербского рода, холост, ненавидит австрийцев и немцев. Кажется, потерял брата сразу после начала войны и намерен мстить… — Фанни закатила глаза. — Ах, я именно так воображала мстителей — загадочен, красив, как принц, всегда в черном, молчалив и ни за кем не ухаживает! Представь, я решила показать ему тебя…

— Идея неплохая, дорогая моя. Я тоже не симпатизирую германцам, и не смотрю, как ты знаешь, ни на одного мужчину.

— А господин Доктор? Я все помню! — Насмешливо погрозила пальцем Фанни.

— Фи! Он нужен был лишь как ширма, чтобы отвязаться от прочих домогательств. Не думаешь же ты всерьез, что у меня такой паршивый вкус?

— Глупышка! Я-то лучше всех знаю — мадам Алуэтт не по зубам здешним сердцеедам. Вот Йордан Черне — это совсем другое дело. Поверь, я что-то смыслю в романтических флюидах.

…В салоне Фанни как всегда блистали знаменитости со всего мира. К тому времени, как появилась Эжени, очевидно, споры о войне уже не раз выходили за рамки обычной светской болтовни.

— Все, господа! Объявляю условие: кто первый заговорит об этой проклятой войне, будет оштрафован. — Объявила Фанни. — Мы собрались здесь, цивилизованное интернациональное общество, чтобы прийти к взаимопониманию хотя бы в двух вопросах: дамы нынешней осенью особенно прекрасны, а сироты нуждаются в нашей помощи. Поэтому, — Фанни ринулась к вошедшей Эжени и, подхватив ее за руку, вывела в центр гостиной, — Мадам Алуэтт согласилась принять участие в нашем концерте. Извольте любоваться этой великолепной женщиной! Боже, милая, ты словно экзотический цветок! — Фанни осторожно чмокнула Эжени в щеку густо-карминными губами и придирчиво осмотрела ее туалет — нечто из белого, тонкого, искусно драпированного атласа, прихваченного на талии массивной золотой пряжкой. Тяжелое ожерелье и браслеты из оправленных в золото агатов и жемчуга создавали ощущение пряной восточной роскоши. В поднятых, гладко зачесанных волосах сияли белые камелии.

Фанни познакомила подругу с новыми гостями и недоуменно пожала плечами на вопросительный взгляд Эжени. Увы, загадочный серб на ужин не прибыл.

Не появился он и к началу благотворительного концерта, открытого чтением монолога из «Медеи» известной греческой актрисой. Эжени, попросившая объявить ее в финале, рассеянно слушала пение итальянского тенора, следила за фокусами двух французских иллюзионисток, одетых одалисками, все время что-то ронявших, путавших и мило тушевавшихся. Она машинально поддерживала разговор с окружившими ее мужчинами, пила шампанское, замечая, как вздрагивает ее сердце при появлении дворецкого, докладывающего о новом госте.

Какой-то древний инстинкт нашептывал ей предостережения, а ноги сами отступали к выходу в сад. Лишь обещание петь удерживало Эжени от бегства. Она решила, что незаметно скроется тотчас же после выступления и, запершись у себя в спальне, будет слушать доносящиеся отсюда звуки праздника. Но когда объявили ее выход и пианист занял место за роялем, игривая. легкая, как птичка, Эжени весело улыбнулась гостям. Она решила начать с «Застольной» из «Травиаты», специально для этого украсив прическу камелиями.

В середине арии к ее голосу присоединился чудесный тенор итальянского певца и они допели гимн беззаботного наслаждения жизнью, поднимая бокалы искрящегося шампанского.

— У кого вы учились? Я берусь устроить вам ангажемент в Парме или, если угодно, в Венеции. Прятать такой грандиозный талант от людей — преступление! — Оживился тенор, пораженный мощным, прекрасно поставленным голосом француженки.

Эжени отшучивалась, не желая объяснять, что занималась лишь с одесской учительницей музыки, а партию Виолетты разучила с граммофона. Пение, как всегда, подняло настроение. Эжени была готова петь всю ночь — только не в переполненной людьми гостиной, а один на один с луной и звездами, над черной бездной Бискайского залива.

Русские романсы, спетые француженкой, вызвали бурную реакцию — кто-то горячо благодарил ее за проявленный патриотизм, кто-то недоуменно пожимал плечами, считая выходку провокационной и неуместной.

— Помоги мне незаметно исчезнуть. — Шепнула она Фанни. — Задержи сеньора Троканини, — он прилип, словно пластырь. Я убегу через сад. Спасибо, дорогая…