Уроки любви

Сделав вид, что ее кто-то окликнул, Эжени вышла на веранду. Ни звезд, ни луны — пронзительный октябрьский ветер бросал в лицо мелкий, холодный дождь. Закутавшись в палантин из белой норки, Эжени быстро спустилась в сад — освещенная аллея вела к ее дому. Представив заросли мокрого ночного парка в конце ее, которые необходимо было преодолеть, чтобы попасть к знакомым воротам, Эжени вздрогнула: в этот вечер ее преследовала какая-то отчаянная решимость и настораживающее чувство опасности.

Загадочный гость не пришел, но именно для него она пела русские песни. Если это Альберт Орловский, скрывающийся под чужим именем, он тут же поймет, кто такая мадам Алуэтт. Ему наверняка станет известно о выступлении российской патриотки завтра же, и монстр начнет действовать.

* * *

— Простите, мадемуазель! Ради Бога, простите, что испугал… — Посреди аллеи, преграждая путь Эжени, стоял мужчина в черном плаще. — Я слышал ваше пение с террасы… Сожалею, — опоздал к началу вечера, задержали дела… Я просто потрясен…

Эжени молча смотрела в лицо незнакомца, догадываясь, кто он. Из-под распахнутого длинного макинтоша виднелся черный костюм, на узком лице лежала печать глубокой печали. Темные усы и маленькая острая бородка контрастировали с русыми, падающими до плеч волосами. Мужчина говорил глухим, прерывающимся от волнения голосом. Быстро взяв руку Эжени, сжимавшую на груди мех, незнакомец поднес ее к губам и склонился в почтительном поклоне.

— Мое поведение скандально. Но виноват ваш голос, ваша любовь к родине, сквозящая в каждом звуке…

— Мсье, вам не кажется, что инкогнито затянулось? Кто вы? — Отступила на шаг Эжени.

— Иордан Черне. Мой дом и моя семья остались в захваченном австрийцами Сараево… Прошу вас, мне не хочется сейчас говорить об этом. Сейчас сияет только одна звезда, — вы, прекраснейшая.

— Эжени Алуэтт, в девичестве Евгения Климова. Мой отец — сибирский золотопромышленник. Мужем был француз. К несчастью, я уже три года вдовею… Достаточно для вашего досье?

— Нет, нет, нет! Мне необходимо знать о вас все — ваши страхи, печали, радости, любимые праздники, занятия… Каждую принадлежащую вам мелочь! — Иордан встряхнул головой — с волос посыпались дождевые капли. — Но здесь слишком мокро для прогулок с дамой в таких туфельках. Умоляю, вернемся к Фанни Борден!

— Неожиданная вспышка лирических эмоций для человека в трауре. — Усмехнулась Эжени. — Однако. очень любезно, что обратили внимание на столь низменный предмет — у меня и в самом деле промокли туфли. Надо принять горячую ванну. — Эжени прямо заглянула в его темные, глубоко посаженные глаза. — Так вы действительно считаете меня патриоткой?

— Не отпирайтесь. Это так. Я — художник, мне дорога каждая улыбка, каждый распустившийся цветок, каждая крупица прекрасного. Я ненавижу войну! Я славянин, — и ненавижу немцев. Так же. как и вы, мадам.

— Боюсь. что вы заблуждаетесь. Хотя подобные беседы совсем не опасны здесь, на нейтральной земле. Только Фанни штрафует тех, кто затевает политические споры. Я не стану доносить на вас немецкой разведке. — Шутливо улыбнулась Эжени. А завтра, если не струсите, можете нанести мне визит. Вилла «Фреске», видите, вон там, за кипарисами светятся окна?

— Благодарю. Я непременно буду. Мне проводить вас?

— Не стоит. Линия фронта далеко, а здесь не принято прятать в клумбах снайперов. — Эжени помахала на прощание рукой. — До завтра. И приготовьтесь к чистосердечной исповеди…

На следующий день мадемуазель Алуэтт узнала страшную историю о застреленном немцем младшем брате Иордана, близоруком гимназисте и данной им клятве мстить.

— Под чужим именем я путешествовал по Европе. Мне удалось найти людей, одержимых одной целью — борьбой с Германией. Не той. что ведется на кровавых фронтах — борьбы тайной, но не менее жестокой. — Иордан бросил на Эжени взгляд исподлобья — сумрачный и тяжелый.

— Так вы шпион, господин Черне? — Игриво насупилась она.

— Это другое, тайный союз борцов за освобождение родины. Среди нас есть и русские. Если бы вы решились посвятить свою жизнь этому благородному делу…

— Я не слишком люблю Россию. — Прямо заявила хозяйка. — Но мне несимпатичны немцы. Не знаю, чем могу быть полезной, Иордан… Честно говоря. я не воительница. Я — женщина, причем, — очень избалованная.

— Да, вы слишком прекрасны, чтобы служить чему-либо иному, кроме любви… Поверьте, ведь я художник и знаю цену подлинным редкостям. Вы шедевр, Эжени, автором которого является сама природа.

— Вот это другой разговор! Может, нам лучше начать с портрета?

— А еще лучше, вот так! — Внезапно обняв Эжени, Иордан крепко прижал ее, покрывая лицо и шею быстрыми поцелуями. Вывернувшись, она расхохоталась.

— Вы слишком торопитесь, мсье благородный мститель и пылкий художник. Мы даже не пили вина и болтаем не больше часа, а я уже получила предложение отдать жизнь за родину, потом — стать вашей натурщицей. А теперь, кажется, любовницей? Темп очень стремительный. Я не поспеваю за вами.