Уроки любви и жестокости

Он тяжело поднимается, опираясь на трость. Отказывается от помощи дочери. Медленно идет к буфету.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

За простотою Анны была лишь простота — и это погубило твою мать. За простотой твоей я вижу бездонность мыслей, планов, будущих интриг… А может вижу то, чего хочу, и ты проста как мать до самого нутра.

Елизавета садится на софу, почти успокоившись. Генрих открывает другой ящик в буфете и вытаскивает вторую табакерку. Нюхает табак с наслаждением, Елизавета смотрит на него с удивлением и гневом.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Как хорошо!

(замечает взгляд дочери)

Да, таких табакерок припрятано с десяток по всему дворцу — уж так люблю табак!

Генрих также медленно идет к софе, садится рядом с Елизаветой, продолжает нюхать табак.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Обиделась? Не надо! Пора привыкнуть к низости моей, к моему коварству, к непотребным шуткам, к моему веселью от твоей печали. Когда меня не будет, все это увеличится в десятки раз со стороны других, пока ты не придешь в себя и не дашь отпор… О чем я говорю?! Забудь. Учу, учу…

Генрих слегка щелкает дочь по носу.

ЕЛИЗАВЕТА

Раз ты любил ее, зачем казнил?

ГЕНРИХ

Ты о ком из них?

ЕЛИЗАВЕТА

О маме.

ГЕНРИХ

Ах, об Анне. Я не казнил. Казнил палач. А я убил, поставив подпись.

(вздыхает)

Быть искренней, пытать себя виной за то, что дала возможность недругам своим обвинить ее в измене, бесконечно убеждать супруга, то есть, меня в чистоте своей, лить слезы дни и ночи напролет пред алтарем, умоляя бога унять меня… От этой простоты и глупости ее я даже заболел зубами — настолько это мне презренно… Уж лучше бы призналась.

ЕЛИЗАВЕТА

Ты б все равно ее убил, с признаньями иль без…

ГЕНРИХ

Ну да. Но с ее признанием я сделал бы это с легким сердцем. А мне пришлось страдать от мысли, что могу неправым быть. Как это тяжело!

ЕЛИЗАВЕТА

Понимаю. Еще и боль в зубах. Тяжело вдвойне. Страдалец больше, чем Франциск Ассизский.

Елизавета с печалью качает головой. Генрих с сомнением смотрит на нее.

ГЕНРИХ

Однако, в желчи ты можешь превзойти меня…

Елизавета усмехается и встает с софы, кланяется отцу.

ЕЛИЗАВЕТА

Прости, отец. Вернемся к ордонансу.

Она садится за стол, берет перо.

ЕЛИЗАВЕТА (ПРОД.)

Пишу "предатель" основной причиной казни Генри Говарда, он же граф Суррей… И усилением добавляю еще грехи, чтоб не было сомнений у толпы: прелюбодей, обжора, лжец и льстец, убийца, тайный еретик, хулитель честных душ и вдохновитель падших, шпион врагов всех наших, что сталкивает их лбами во благо Англии, себя при власти возвышая — а это есть гордыня! Создатель мерзких рифм, взывающих к изменам, к низкой страсти, к желанию обойти земли законы и взлететь как птица… Тех рифм, от которых хочется себе противоречить — плакать в счастье и смеяться в горе, уметь прощать себя и допускать ошибки, чтоб впредь умнее быть, а после умереть с покоем и улыбкой…

Генрих стучит сильно тростью по полу.

ГЕНРИХ

Уймись, паршивица!

Елизавета невозмутимо дописывает, потом сыпет песок на лист и сдувает. Трясет бумагу.

ЕЛИЗАВЕТА

Готово.

ГЕНРИХ

Все это написала?

ЕЛИЗАВЕТА

Конечно, нет, отец. Слова точны, сухи, скупы, как любишь ты. А то, что слышал ты сейчас — все та же желчь упрямого ребенка. И полагаю, тебе она по нраву, раз до сих пор жива я.

ГЕНРИХ

(смеясь)

Ты права — по нраву! И я ошибся — яд твоих речей сильней моей словесной желчи…

Она приносит ордонанс Генриху, возвращается к столу и ест с громким хрустом яблоко. Генрих с удивлением смотрит на лист с ордонансом.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Что это? Слова по вертикали?! Лишь только демоны так пишут!

Елизавета продолжает грызть яблоко.

ЕЛИЗАВЕТА

Нет, не демоны. Китайцы.

ГЕНРИХ

Китайцы?!

Генрих сидит в оцепенении, не в силах ничего не сказать, не в силах двинуться с места. Падает трость из его руки. Елизавета бросает яблоко, подбегает к Генриху и подхватывает табакерку, чуть не упавшую из другой руки короля.

ЕЛИЗАВЕТА

Вы только что чуть не выкинули в вулкан мешок алмазов, мой король. Надо быть осторожнее.