Уроки милосердия

– У них был такой взгляд иногда… Они не боялись, когда другие нажимали на спусковой крючок, даже если оружие было направлено прямо на них. Казалось, они бегут прямо на дуло. Сначала я не мог этого понять. Разве можно не хотеть прожить еще хотя бы один день? Разве может человеческая жизнь быть таким дешевым товаром? А потом я стал понимать: когда живешь в аду, смерть кажется избавлением.

Неужели моя бабушка была одной из тех, кто шел на дуло пистолета? Было это проявлением слабости или храбрости?

– Я устал, – вздыхает Джозеф. – Продолжим беседу в другой раз, хорошо?

Мне хочется одного – выжать из него всю информацию, до последней капли, пока он не станет хрупким и ломким, как кость. Я хочу, чтобы Джозеф говорил, пока у него не начнет саднить горло, пока его тайнами не будет устлан пол вокруг нас. Но он уже старик, поэтому я обещаю, что заеду завтра, чтобы отвезти его на занятия нашей группы психотерапии.

По дороге домой я из машины звоню Лео и пересказываю все, что только что узнала.

– Что ж, – протягивает он, когда я замолкаю, – это уже кое-что.

– Кое-что? Да это масса информации, с которой можно работать!

– Не обязательно, – возражает Лео. – После декабря тридцать шестого года все немецкие дети – неевреи – обязаны были вступить в гитлерюгенд. Информация, которую он сообщил, совпадает с тем, что мне известно от других подозреваемых, но только на ее основании его невозможно осудить.

– Почему?

– Потому что не все члены гитлерюгенда стали офицерами СС.

– А вам что-нибудь удалось выяснить? – спрашиваю я.

Лео смеется.

– Прошло всего три часа с тех пор, как вы разговаривали со мной из туалета, – отвечает он. – К тому же даже если бы я и располагал какими-то подробностями, то не смог бы поделиться с вами, гражданским лицом.

– Он просит, чтобы я перед смертью его простила.

Лео негромко присвистывает.

– Значит, вы должны стать не только его убийцей, но и духовником?

– Похоже, что он предпочитает еврейку – даже не признающую себя таковой – священнику.

– Жуткий и изящный прием, – комментирует Лео, – просить потомков людей, которых убил, простить тебя, прежде чем ты покинешь этот бренный мир. – Он умолкает. – Знаете, заявляю вам официально: вы не можете этого сделать!

– Знаю, – отвечаю я.

И тому есть десятки причин, начиная с того, что не меня он обидел.

Но…

Но если чуть повернуть эту просьбу, посмотреть на нее чуть под другим углом – просьба Джозефа становится не пустой мольбой убийцы. А предсмертным желанием старика.

И если я его не исполню, не стану ли я такой же бессердечной, как и он сам?

– Когда вы с ним снова встречаетесь? – интересуется Лео.

– Завтра. У нас групповые сеансы психотерапии.

– Отлично, – говорит он. – Позвоните мне.

Когда я вешаю трубку, то понимаю, что проехала поворот к своему дому. И более того, я точно знаю, куда направляюсь.

Слово «бабка» происходит от слова «баба», которое по-еврейски и по-польски означает «бабушка». Не могу представить ни одного празднования Хануки, когда бы не готовилась эта сладкая выпечка. У нас существовало неписаное правило: мама покупала индейку размером с маленького ребенка, моя сестра Пеппер готовила картофельное пюре, а бабуля приносила три буханки знаменитой бабки. С детства я помню, как терла горько-сладкий шоколад, боясь, что сотру в процессе костяшки пальцев.

Сегодня я отослала Дейзи домой пораньше. Я сказала, что приехала, чтобы испечь с бабушкой хлеб, но на самом деле мне хотелось побыть с ней наедине. Бабушка смазывает маслом первую форму, пока я раскатываю тесто и смазываю края яйцом. Потом добавляю внутрь шоколадную начинку и крепко скатываю тесто. Быстро перекручиваю заготовки, пять полных оборотов, верх опять смазываю яйцом.

– Дрожжи – это чудо. Щепотка дрожжей, немного воды – и смотри, что происходит.

– Это не чудо, а химия, – отвечаю я. – Настоящее чудо – это когда человек впервые увидел плесневые грибы и подумал: «Что ж, посмотрим, что из этого можно приготовить».

Бабушка протягивает форму, чтобы я положила туда тесто и посыпала его крошкой.

– Мой папа, – говорит она, – когда-то передавал маме с помощью сладкой бабки послания.

Я улыбаюсь.

– Серьезно?

– Да. Если начинка была яблочной, это означало, что день в булочной был удачным, много посетителей. Если миндальной – «я мучительно по тебе скучаю».

– А если шоколадной?

Бабуля смеется.

– Что он просит прощения, если хоть чем-то ее обидел. Не стоит говорить, что шоколадных бабок мы съели без счету.

Я вытираю руки кухонной тряпкой.

– Бабуля, а каким он был? – спрашиваю я. – Что делал, когда работал? Придумывал для тебя какие-то прозвища? Водил в незабываемые места?

Она поджимает губы.

– Ну вот, опять о прошлом.

– Я знаю, что он умер во время войны, – негромко продолжаю я. – Но как?

Она усердно смазывает форму для второй бабки и наконец отвечает: