Уроки милосердия

– Как вы думаете, она вернется сюда? – спрашивает Шайла. – Этель?

– Надеюсь, – отвечает Мардж. – Мне кажется, что если кто-то из вас захочет выразить ей соболезнования, она будет рада.

– Я хочу послать ей цветы, – говорит Стюарт. – Берни, должно быть, был очень хорошим человеком, если о нем так долго заботилась такая женщина.

– Мы этого не знаем, – медленно произношу я, и все удивленно поворачиваются ко мне. – Никто из нас не был с ним знаком. Может, он каждый день ее избивал, откуда нам знать?

– Сейдж! – ахает Шайла.

– Не хочу говорить плохо о мертвых, – тут же добавляю я, втягивая голову в плечи. – Мне Берни представляется отличным малым, который по выходным ходил в боулинг и загружал в посудомоечную машину грязную посуду после трапезы, которую готовила Этель. Но неужели вы думаете, что только хорошие люди уходят от таких, как мы, оставляя нас одних? Даже у маньяка и каннибала Джеффри Дамера была мать.

– А это интересная точка зрения, – говорит Мардж. – Мы скорбим потому, что люди, которых мы потеряли, были лучиком солнца? Или из-за того, кем они были для нас?

– Наверное, и то и другое, – отвечает Стюарт, проводя рукой по линиям посмертной маски своей жены, как будто слеп и изучает черты ее лица.

– Значит, я не должна испытывать сожаления, когда умирает ужасный человек? – уточняю я.

Я чувствую, как взгляд Джозефа сверлит мне висок.

– Мир уж точно становится лучше, когда некоторые покидают его, – протягивает Джоселин. – Бен Ладен. Чарли Мэнсон[24].

– Гитлер, – невинно добавляю я.

– Да, я как-то читала о женщине, которая работала его личным секретарем и представила его обычным начальником, таким, как все остальные. Уверяла, что он любил посплетничать с секретаршей о ее женихах, – говорит Шелла.

– Если они не испытывали жалости, убивая людей, почему люди должны сожалеть об их смерти? – удивляется Стюарт.

– Значит, вы считаете, что нацистами остаются навсегда? – уточняю я.

Рядом со мной кашляет Джозеф.

– Надеюсь, в аду есть специально отведенное место для таких людей, – поджимает губы Шайла.

Мардж объявляет пятиминутный перерыв. Пока она негромко беседует с Шайлой и Стюартом, Джозеф трогает меня за плечо.

– Я могу поговорить с вами с глазу на глаз?

Я следую за ним в коридор и жду, скрестив руки.

– Как вы смеете? – шипит он, приближаясь ко мне настолько, что я вынуждена попятиться. – Я рассказал вам по секрету… Если бы я хотел, чтобы весь мир узнал, кто я, то уже давно сдался бы властям.

– Значит, вы хотите, чтобы вам отпустили грехи, а вы не понесли никакого наказания? – говорю я.

Его глаза сверкают. Из-за расширившегося зрачка синевы практически не видно.

– Вы больше не будете обсуждать это публично! – произносит он так громко, что люди в соседней комнате поворачиваются в нашу сторону.

Злость накрывает меня, словно темная волна. Шрам горит, я чувствую себя школьницей, которую учитель поймал на том, что она передает шпаргалку, но делаю над собой усилие и смотрю ему в глаза. Я стою неподвижно, между нами только дыхание – пустое затишье.

– Больше никогда не разговаривайте со мной в подобном тоне! – заявляю я. – Я не одна из ваших жертв.

Разворачиваюсь на каблуках и ухожу. Лишь на секунду, когда Джозеф снял свою посмертную маску, я увидела человека, которого он на много десятилетий похоронил под благообразным видом, – так корень, медленно разрастаясь под тротуаром, все еще способен пробить цемент.

Я не могу уйти с занятия раньше, не привлекая к себе внимания. А поскольку именно я привезла Джозефа на сеанс, придется везти его домой, иначе у Мардж возникнут лишние вопросы. Но я с ним не разговариваю, даже когда мы прощаемся с остальными и направляемся к стоянке.

– Виноват, простите, – извиняется Джозеф через пять минут после начала нашей поездки домой.

Мы стоим на красном сигнале светофора.

– Да уж. Веское замечание.

Он продолжает смотреть в окно.

– Извините за то, что наговорил вам. Во время перерыва.

Я молчу. Не хочу, чтобы он думал, что его простили. И не важно, что он мне сказал, – я не могу просто высадить его у тротуара и уехать навсегда. Я в долгу перед бабушкой. К тому же я пообещала Лео, что «не соскочу». Как ни крути, но то, что Джозеф так на меня рявкнул, лишь придало мне решимости собрать больше улик и отдать его под суд. Вне всяких сомнений, он – человек, который в какой-то период своей жизни делал то, что хотел, без всякого страха расплаты. В каком-то смысле он поступает точно так же, когда просит меня его убить.

По-моему, как раз настало время заплатить по счетам.

– Вероятно, это из-за нервов, – продолжает Джозеф.

– А с чего бы вам нервничать? – интересуюсь я, чувствуя, как покалывает кожу на моей голове. Неужели он умеет читать мысли? Неужели он знает, что я собираюсь водить его за нос, а потом выдать полиции?

– Что вы выслушаете все, что я должен вам рассказать, а потом не сделаете того, о чем я вас попросил.

Я поворачиваюсь к нему.

– Со мной или без меня, Джозеф, вы все равно умрете.

Он выдерживает мой взгляд.

– Вы знаете историю Вечного жида?