Уроки милосердия

– Вы приехали в Нью-Хэмпшир по своим делам?

– В Филадельфию, совсем рядом, – отвечает он.

До Филадельфии восемь часов на машине. Я отступаю назад, приглашая его войти.

– В таком случае, – говорю я, – вы, должно быть, проголодались.

Лео Штейн не может оторваться от бриошей. Первая партия вышла из печи невероятно воздушной. Я подаю их теплыми с вареньем и чаем.

– М-м-м… – восхищается он, блаженно прикрыв глаза. – Никогда ничего подобного не пробовал!

– В Вашингтоне нет булочных?

– Не знаю. Мой рацион состоит из дрянного кофе и бутербродов из автомата.

Предыдущие два часа я посвятила тому, что пересказывала Лео все, что открыл мне Джозеф. Между делом я формовала бриоши, придавая им традиционную форму, смазывала яйцом и выпекала. Мне проще разговаривать, когда руки заняты. С каждым словом, что слетало с губ, мне становилось легче. Лео что-то записывал в своем блокноте. Внимательно разглядывал вырезку, которую я незаметно спрятала в карман перед уходом от Джозефа, и снимок из вевельсбургской газеты, на котором он ест мамин торт.

А на мне он даже повторно взгляд не задерживал.

– Вы намерены пообщаться с ним лично? – интересуюсь я.

Лео поднимает на меня глаза.

– Пока нет. У вас установился контакт. Он вам доверяет.

– Он доверился мне, потому что хочет получить от меня прощение, – говорю я, – а не для того, чтобы я выдала его полиции.

– Прощение – из сфер нематериальных. А наказание – из области права, – заявляет Лео. – Одно не исключает другого.

– Значит, вы бы его простили?

– Я этого не говорил. Если хотите знать мое мнение, это не в моей власти и не в вашей. Прощение – слепое подражание Богу.

– Как и наказание, – вставляю я.

Он приподнимает бровь и улыбается.

– Разница в том, что Бог никогда не испытывает ненависти.

– Удивительно, что вы верите в Бога после встречи с таким количеством злых людей.

– Разве можно в него не верить, когда видел столько выживших? – изумляется Лео. Он вытирает рот салфеткой. – Значит, вы видели его татуировку, – уточняет он.

– Я видела отметину, где могла быть эта татуировка.

– Где? – Лео сгибает руку. – Покажите мне.

Я касаюсь левого бицепса в области подмышки. Через хлопчатобумажную ткань рубашки ощущаю тепло его кожи.

– Вот здесь. Похоже на ожог от сигареты.

– Там действительно наносили группу крови солдатам СС, – подтверждает Лео. – Что мы пока имеем по делу? Он утверждает, что в сорок первом году служил в Первой пехотной бригаде СС, а после сорок третьего работал в Освенциме.

Он открывает папку и кладет ее на стол между нами. Я вижу зернистую фотографию молодого мужчины в нацистской форме, с черепами на погонах кителя. Это мог быть Джозеф, но точно я сказать не могу. «ХАРТМАНН РАЙНЕР», – читаю я, пытаясь разглядеть снимок, пока Лео достает его из конверта. На нем угловатым почерком написан адрес, который я прочесть не могу, и стоят буквы «АВ»[32] – скорее всего, группа крови. Лео быстро закрывает папку – наверное, это секретная информация – и выкладывает фото рядом с газетным снимком.

– Возникает вопрос: тот ли это человек?

На первом фото Джозеф еще юноша, на втором – взрослый мужчина. Качество обоих снимков, мягко говоря, оставляет желать лучшего.

– Не знаю. Неужели это имеет значение? Я имею в виду, если сходится все остальное из его рассказов.

– Как сказать, – отвечает Лео. – В тысяча девятьсот восемьдесят первом году Верховный Суд постановил, что все, кто охранял нацистские концлагеря, принимали участие в происходящем там, – включая массовые казни, если мы говорим об Освенциме-2. В судебном решении упоминалось о суде, который несколько лет назад проходил в Германии, когда во время процесса один из подсудимых заявил, что если немецкие власти намерены осудить его, то им следует осудить всех, кто служил в лагере. Ведь он функционировал по цепочке: каждое звено выполняло свои обязанности – в противном случае машина уничтожения остановилась бы. Поэтому все в Освенциме – от охранника до бухгалтера – виновны в том, что там происходило, уже потому, что они знали, что творится за проволокой. Взгляните на это с такой стороны. Скажем, вы с приятелем решили убить меня прямо в моем кабинете. Пока ваш парень станет гоняться за мной с ножом, вы будете стоять и держать дверь, чтобы я не сбежал. Вас обоих посадят за убийство первой степени, ведь речь идет только о распределении обязанностей между сообщниками.

– У меня нет парня, – признаюсь я. Оказывается, признаться в этом вслух легче, чем я ожидала, и сердце мое не рвется из груди, а кажется, что я становлюсь невесомой, как будто сделана из гелия. – У меня был парень, но все… – Я пожимаю плечами. – В любом случае… Он не станет убивать вас в вашем кабинете.

Лео заливается краской.

– Похоже, сегодня ночью я могу спать спокойно.

Я откашливаюсь.

– Значит, нам необходимо доказать, что Джозеф служил в Освенциме? – уточняю я. – И одного его признания недостаточно?

– Все зависит оттого, насколько можно доверять его словам.

– А почему суд может решить, что он врет?