Уроки немецкого (Антифашистская тема в современной немецкоязычной литературе)

По–настоящему мне повезло после войны, когда я получил возможность по–новому, с антифашистских позиций взглянуть на мир, научился этому сам и начал учить других. По–настоящему мне повезло потому, что я помогал строить другую, социалистическую Германию. И тем не менее: здесь, на волжском берегу, где произошло решающее сражение войны, передо мной еще мучительным видением встало то мое далекое «я», тот глупый, правоверный вояка!»

Там на Волге он услышал рассказ о том, как русская женщина из разоренной и сожженной деревни сумела вытребовать себе немца–военнопленного в качестве рабочей силы. Много–много позже он стал ее мужем. Путь столь разных израненных духовно и физически людей друг к другу был не прост. Как это произошло, Макс Вальтер Шульц рассказал в повести «Солдат и женщина», где легенда и правда прихотливо переплелись, и под пером прозаика возникла история поучительная и трогательная.

К «непотерянному поколению» писателей–гуманистов с полным правом можно отнести и самого Макса Вальтера Шульца, а также его ровесников Иоганнеса Бобровского, Дитера Нолля, Франца Фюмана, Германа Канта и более старшего по возрасту Эрвина Штриттматтера. Творческие и жизненные судьбы этих писателей сходны. Их юность пришлась на годы гитлеризма, они были мобилизованы в верхмат Одним, как Штриттматтеру, удалось в конце войны дезертировать, другим пришлось пережить плен, который стал не только справедливым возмездием, но и первым мигом свободы от подневольного соучастия в фашистских преступлениях. Тогда же произошли первые встречи со вчерашними врагами — русскими. Герман Кант в коротком рассказе «Русское чудо» вспомнил о том, как его, раненого вражеского девятнадцатилетнего солдата выхаживали советские врачи. Но еще важнее было духовное исцеление, которое произошло не сразу. Беспощадное отрицание собственного прошлого, суровое обвинение за компромисс с совестью определяли поиски нового нравственного смысла писателей «непотерянного поколения».

В плену Ф. Фюман, Г. Кант, И. Бобровский посещали специальные антифашистские школы. Это помогло выбрать верные ориентиры жизни. Рабфак, университет, редакторская или журналистская работа — вот основные этапы их биографий на пути к писательству.

Впрочем, не меньшее значение, чем учеба, имела их практическая работа: Э. Штриттматтер участвовал в проведении земельной реформы, Ф. Фюман работал на судостроительной верфи простым рабочим.

В своих первых книгах, появившихся спустя десять–нятнадцать лет после победы, они рассказывали о пережитом. Книги Г. Канта, Д. Нолля, Ф. Фюмана зачастую автобиографичные, герой порою повторяет путь автора.

Но само перенесение жизненного опыта в литературу требовало от писателей особой аналитической зоркости, нравственной строгости, беспристрастности самооценок. В их произведениях широко использовалась традиционная форма романа воспитания. Сформировавшийся в условиях господства нацистской идеологии человек постепенно, исподволь через испытания и поражения возвращается к своему гуманистическому предназначению, начинает ощущать себя не волком среди волков, а человеком для людей.

Вступление этих писателей в литературу потребовало от них осознания и преодоления личной трагедии, и быть может, ни для кого она не была столь болезненна, как для И. Бобровского. Влюбленный в славянскую культуру, знаток польской и литовской старины, проведший детство в восточных землях между Неманом и Вислой, он был мобилизован и вернулся в родные края как враг.

Иоганнес Бобровский, художник большого и разностороннего дарования, слишком поздно смог посвятить себя целиком литературе и умер в расцвете таланта.

В стихах И. Бобровского постоянно возникает славянский сельский ландшафт с колодцем, ветряком да церковкой, а то и величественный Новгород со стороны Ильмень–озера. Они восхищают, волнуют и обвиняют поэта: прекрасные пейзажи, увы, неразрывно связаны с его окопным опытом, с черными датами — 1941, 1942 годы. Из-за этих глубоких внутренних конфликтов и возникает какая-то особенная загадочная зыбкость его лирических картин, их недосказанность и прерывистый ритм.

Литовские земли сделались излюбленным пространством романиста И. Бобровского. В романе «Литовские клавиры» запечатлены древние обряды и нравы литовцев, звучат деревенские пересуды и ученые диспуты знатоков фольклора, раздаются праздничные и печальные народные напевы, а самое главное — вырастает опера, которую творят местный учитель и здешний скрипач. Она будет посвящена Донелайтису; его эпоха, его образ как бы символически входят в предвоенную атмосферу. Великий литовский просветитель становится в это опасное время неотъемлемой ценностью нации, его гуманистическим символом и, несмотря на ореол преданий, своим простым деревенским пастором, с которым легко толковать о самых обыденных нуждах и отвлеченных материях.