Уроки танго

— Владик, чтобы было по-другому, мы должны любить… А мы не любим…

— Ты будешь смеяться, но я полез в словарь Ожегова и посмотрел определение этой вашей любви.

— Я не буду смеяться. Это очень печально, что в тридцать один год тебе нужно смотреть в словаре, что такое любовь.

— А откуда я могу это знать, если мне никто никогда не показал… За всю жизнь… Хотя бы разочек… — Владик покачал рукой со сложенными в ладонь пальцами, выставив один.

— Прекрати. Я знаю, что за тобой всегда гонялись бабы. Вот и в Принстоне сейчас…

— Забудь про Принстон, а до тебя здесь — это все было мимолетно и не по Ожегову. У него любовь определяется так: «Это чувство глубокой привязанности и сердечного влечения». Та к вот, согласно Ожегову, я всю жизнь любил только тебя.

— Чтобы быть уверенным, посмотри еще у Даля, — рассмеялась Мила.

— Мне не надо смотреть у Даля… Когда я сейчас понял, что мне надо уезжать и я, может быть, больше тебя никогда не увижу… Ты не поверишь, но мне стало страшно. Жутко страшно… — Владик замолчал, не отрываясь глядя Миле в глаза. Затем улыбнулся и добавил: — В общем, словарь меня убедил — я тебя люблю.

— Я думаю — это самое пылкое объяснение в любви в истории человечества…

— Я знал, что ты оценишь… Между прочим, я первый раз в жизни произношу эту избитую фразу, которая ни к чему не обязывает и ни о чем не говорит. Это только слова. Любовь, по принятому определению, — это загадка природы и поэтому требует доказательств. Это я как математик говорю…

— Ну если только как математик — согласилась Мила.

— У меня еще есть один математический вопрос. В твоем детском саду есть отпуска, или как на галерах пашете?

— Пашем как на галерах, но отпуск есть. И даже все лето. Но в этом году мы дежурный сад, поэтому все лето работаем. Но лично у меня с первого августа отпуск.

— Отлично! — воскликнул Владик и положил ей руки на плечи. — Та к вот. Если ты отказываешься со мной ехать в Штаты навсегда, то приезжай ко мне хотя бы на месяц. Проведи свой отпуск. И, как говорят американцы: «I won’t take no for an answer», что в вольном переводе на нормальный язык означает: «И я ничего не хочу слушать».

— Владик, а ты представляешь себе, сколько такая поездка может стоить? — спросила Мила, снимая его руки со своих плеч.

— А вот это не надо, — возмутился Владик. — Я раздаю деньги налево и направо. Неужели я не могу доставить удовольствие единственному дорогому для меня человеку? Ну и конечно, с присущим мне эгоизмом, — самому себе тоже.

— Конечно, можешь. Только поменяй приоритеты местами.

— Без проблем…

— Владик, я не могу так сразу дать твердый ответ. Мне надо подумать.

— Знаешь, ты будешь смеяться, но, вернувшись в Питер, я отвык от долгого сиденья за столом. И сейчас мне для красноречия требуется подоконник — за столом у меня серьезные разговоры не получаются. А твой цветами заставлен. Та к что я сделаю еще кофе, и пойдем продолжать мои уговоры ко мне. Пожалуйста, — чуть ли не умоляюще попросил Владик.

— Пойдем, но только не к тебе, а на кухню. Там и подоконник шире, и кофе свой будешь варить, а главное — не будем Шуре давать повода для пересудов.

— Ну ты посмотри! Шура нас с тобой со всех сторон обложила. Может, ей на лапу дать? И вообще, с каких это пор в России кофе всегда ассоциируется с сексом? Я представляю, что вы тут под кефир вытворяете.

— Лучше даже не думать, — улыбнувшись сказала Мила.

Мила достала поднос, они сложили на него посуду, прихватили кофейник, блюдо с оставшимися пирожными и пошли на кухню.

* * *