Уроки Толстого и школа культуры. Книга для родителей и учителя. Монография

«[…] Каждый человек, — убежден Толстой, — обладает свободной, творческой, Божественной силой. […] …деятельность разума есть высшая деятельность человека […]. Добродетель и ее степени начинаются только тогда, когда начинается разумная деятельность» (68, 161).

Толстой проводил границу между умом и разумом, определяя первый как склонность к различного рода логическим операциям, второй — как проявление Божественной мудрости, нравственной целесообразности. Известно, человек умный не всегда поступает и живет по разуму. Толстой еще в молодости заметил:

«Чувства правды, красоты и добра независимы от степени развития» (8, 321).

Но Разум, при всей его Божественности, не всесилен, когда он ослабевает, то зовет на помощь сердце.

Святой дух в Евангелии предстает как некая спонтанная Сила: Он веет повсюду. Для Толстого эта всепроникающая сила не что иное, как любовь и разумение жизни. Толстой, как бы его ни обвиняли критики, менее всего рационалист в философском понимании этого слова: ему важно не доказательство, а чувствование того, что разумная любовь есть энергия жизни, что от пылинки до Вселенной все наполнено ее дыханием. Он из раннего детства вынес убеждение, которому не изменял никогда:

«[…] природе нашей свойственно не ненавидеть и обижать, а любить и боготворить друг друга» (66, 383).

В этих словах сердцевина толстовской антропологии — его «детская» вера в то, что человек приходит в мир с чувством любви и для любви. Можно сказать, что это нечто подобное категорическому императиву Канта. Но у Канта его категорический императив есть выражение идеи долженствования, тогда как у Толстого это изначальный Божественный импульс, торжество доброй воли, лежащей в основании свободной природы человека, своего рода наитие, извечное желание любить и быть любимым, «та Божественная сущность любви, которая составляет нашу душу» (53, 10).

В естественном влечении людей друг к другу Толстой увидит «тайну Бога любви». Он мучается над ее разгадкой всю свою жизнь. Порой ему кажется, что разгадка проста, она рядом, но тут же возникает новый виток мысли, новый поворот чувств, предъявляющий свои требования к поиску истины, и тайна Всепроникающей Силы любви вновь манит Толстого.

«Самым лучшим мне кажется то, чтобы жить немножко выше своей совести, т. е ставить себе задачей жизнь немножко получше, впереди той, которую ведешь, и постоянно в жизни достигать этого и опять ставить себе цель впереди» (64, 209).

И вновь (в который раз!) убеждаешься в том, что Толстой отнюдь не рассудочен. Скорее он интуитивист в своем постижении этого таинственного, загадочного великого начала, которое заложено Богом в человека и которое в каждом человеке имеет «свою силу стремления к познанной истине» (66, 84):

«[…] вся энергия жизни должна быть направлена на то, чтобы устранить то, что мешает […] любить людей, что есть то усилие, которым берется Царство Божие внутри и вне себя» (66, 273).

Посредством разумной (не головной!) любви «человек разрушает пределы и делается беспредельным, движется к своему бессмертию и к своей бесконечности», приближает Царство Божие.

«Бессмертная душа не может удовлетвориться смертным, конечным делом; ей нужно дело бесконечное и бессмертное, как она сама. […] Ложное понимание жизни в том, чтобы считать собою свою умирающую личность, а не свою бессмертную душу» (52, 155)

Разум и Любовь — две взаимопроникающие силы, обе равно Божественны, из их союза проистекают все добродетели. В их равновесии и соразмерности — путь к согласию и единению. Разум и Любовь даны от рождения, они замысел Божий, и нигде они так органично не спаяны, как в детской душе.

«Во всех веках и у всех людей ребенок представлялся образцом невинности, безгрешности, добра, правды и красоты. Человек родится совершенным […] Родившись, человек представляет собой первообраз гармонии, правды, красоты и добра» (8, 322).

Написав эти слова в 1862 г., Толстой остался верен им до конца жизни.