Уровни Эдема

Там, внутри собственного тела, Михаил определенно существовал, обязан существовать — иначе бы Мерен не стал бы тратить на него свои силы и время. То, что досталось из камня — наносное, временно замещающее истинного владельца, и пусть его мало, но как и всякое разумное оно отчаянно желает жить — боль в шее тому доказательство. И не победить такое извне — не бить же, в самом деле. Значит, нужно, чтобы хозяин тела сам пробудился и навел порядок в своей черепушке.

— Надо достать его вверх из собственной памяти, — озвучил я собственное озарение. — Но для начала — связать!

Потому что техника безопасности в оккультных занятиях — это святое.

— Ну и? — Скептически произнесла Лена, стоило подопытному быть надежно зафиксированным.

— Надо спрашивать то, что варвар точно знать не может! — С показной уверенностью отозвался я, приводя лже-Михаила в чувство.

То есть — потрепал его за плечо, а там и легкой оплеухой добился четкости в глазах. Главное помнить, что сейчас передо мной не мой друг, а подселенец — с ним и пожестче можно.

— Что такое планета? — Спросил я на русском.

Тот дернулся, проверяя крепость полос ткани, которыми мы его спеленали с головы до ног, и зло зашипел, гневно глядя мне в глаза.

Для улучшения коммуникативных способностей, подхватил из костра ветку с тлеющей на конце головешкой и поднес к его лицу.

— Ты что, это же Миша! — Дернула меня за плечо Лена.

— Потом извинимся, — шикнул я на нее.

Да и не собирался я ее использовать, но говорить об этом прямо — никакого воспитательного эффекта не будет.

— Что такое планета? Ну? — Приблизил я ветвь к коже достаточно, чтобы тот дернулся от близкого жара в сторону.

Подселенец завращал зрачками, глядя уже испуганно и полным непониманием, собираясь зайтись криком, что в наших условиях было опасно. Так что ветку пришлось убрать, а для лже-Михаила приготовить кляп.

— Что такое планета, как выглядит мир? — Спросил я еще раз, но на местном языке, явно смущая сознание туземца странными вопросами.

Но на этот раз тот хотя бы не молчал — огонь у лица удивительно располагает к беседам на любые темы.

— Мир — это пузо Тувачээноосээхайванохенкоона, — коротко и быстро дышал он, отводя лицо максимально далеко от огня.

— А еще? — Чуть разочарованно спросил, ожидая совсем другого ответа.

— Если его много копать в одном месте, то Тувачээноосээхайваноохенкоон гневается и не дает урожай, — выдал он с некоторой натугой и явно вспоминая.

— А деревья, это его волосы? — Уже автоматически уточнил, обдумывая другой подход к сознанию Михаила.

— Ага, — с готовностью кивнул подселенец.

— Сдается мне, никакой это не живот, а место куда более волосатое… — Мрачно подытожил я.

— Может, ребят разбудим? — Тихонько подала голос Лена, до того сидевшая за спиной. — Они его лучше знают. Может, что-то есть в его жизни. Девушка, имена родителей…

— Точно, — взбодрился и принялся расталкивать Алексея с Матвеем.

Целебный сон — дело, конечно, полезное, но не до этого сейчас. На родине отоспятся. Если доживем.

Объяснить произошедшее с Михаилом, на фоне излеченных переломов, ссадин, гематом и ожогов, оказалось гораздо проще, чем я себе представлял. Подумаешь, у человека наведенная шизофрения, когда Алексей с любовью поглаживает целую и здоровую ногу, в которой уже начал было замечать следы гангренозной черноты — только говорить об этом боялся, а сейчас как прорвало. А может, сознание у нас более гибкое, современное, привыкшее к мистике в играх и кино. В общем, за решение проблемы Михаила ребята принялись с энтузиазмом, одновременно с не меньшей энергией набросившись на мясо и зелень — голод брал свое.

Только вот родителей подселенец своих не помнил, а отца и мать хозяина тела не признавал. Туда же, в бездну недоумения, падали имена девушек и памятных мест, обескураживая нас с каждой попыткой (разве что Лена удивлялась в духе «и с ней тоже⁈».

Вот уже и остальные жены проснулись, сонливо выслушивая от Лены вести о новой неприятности, на нас навалившиеся, и в свою очередь посильно предлагая пути их решения — от стихов Пушкина до щекотки. Увы, без результата всякий раз, хотя «Зимнее утро» у костра нового мира слушалось как-то по-особенному, с щемящей тоской по родине.

— Подождите, дайте я, — пододвинулся поближе Матвей.

Общение вели через меня, как единственного знающего язык. На русский Орууш (то, что от него осталось) все равно не реагировал. Но так как была пауза для новых идей, ввиду исчерпания старых, я отстранился и пропустил Матвея почти вплотную.

— Катана — это меч. — Сказал он на чистом русском, выразительно акцентируя каждое слово, с абсолютной уверенностью в своих словах и даже некоторым вызовом в тоне.

Казалось бы, ну что такого. И подселенец вновь взглянул недоуменно, пытаясь переварить сказанное — услышать в незнакомых звукосочетаниях слова и смысл.

— Да какой это меч, если сабля! — Вдруг дернулись его зрачки, а плечи от возмущения подались вперед.

На русском! На чистом русском ответил!

— Вернулся! — Бросился Матвей ему на грудь, ненадолго опережая Алексея.