Урожденный дворянин. Мерило истины

– Не хочешь, не пей, – посоветовал сидящий рядом с ним на топчане, покрытом телогрейкой, Зяма.

– Как это – не пить?! – возмутился старик.

С хлюпаньем опорожнив стакан, он икнул и криво обмяк. Зяма толкнул его коленом. Старик сполз на пол, поворочался немного и захрапел. Зяма вытащил из-за ремня «макарова», проверил предохранитель и снова спрятал оружие. Поднял с пола непочатую бутылку водки, сунул ее в карман джинсов. Затем вышел из вагончика в густую темноту и коротко свистнул.

Откуда-то сбоку подбежал Сверчок, совсем не запыхавшийся, видимо, ждал условного сигнала неподалеку.

– Базарь, – потребовал Зяма.

– Еще один вагончик на отшибе стоит, – сообщил он. – Рабочие там. Вагончик далеко отсюда, они не помешают. Да и дрыхнут уже все. Что со сторожем?

– Готов.

– Ну? Уже? В жбан ему пробил, что ли?

– Что я, варвар? Я ему димыча в ханку сыпанул. На сутки вырубился, не меньше. И хрен что вспомнит потом.

– Да знаю я…

Оба помолчали немного, закурили… Сплюнув сигарету, Зяма ткнул пальцем туда, где в сырых сумерках тускло светился прямоугольник оконного проема.

– Вон там клиент наш.

– По-тихому Мишаня велел, как я понял? – осведомился Сверчок.

– По-тихому. Заходим, вырубаем, крутим. Пузырь в пасть – и кладем отдыхать. На плиту чайничек, под ним конфорку открываем, на стол свечку. Все, клиент готов.

– Да знаю я…

– Знает он! – усмехнулся, разминая крутые плечи Зяма. – Кто тогда в Барнауле зимой в хате у того коммерса окна закрыть забыл? Эта сука едва не вложила нас тогда… Постой, в каком году это было?

– Девяносто третий. Или четвертый. Точно четвертый – я аккурат после этого дела Зобастого маслиной в пузо успокоил.

Глаза Зямы заблестели.

– Были ж времена, да? – негромко проговорил он. – Сейчас не то… Романтики нет.

– Да не во времени дело, – ответил Сверчок. – А в нас. Постарели мы.

– Ладно, пошли… Постарели! Я и сейчас любому молодому рыло в сраку завинчу.

И, неторопливо переговариваясь, они двинули по пустынной и темной улице к единственному обитаемому коттеджу в поселке Жемчужный.

* * *

За окнами быстро темнело.

– Не переживай, успеешь вернуться, – поглядев на часы, сказал Алексей Максимович. – Вызову такси, до части ехать минут двадцать. Еще час у нас есть. Продолжай, Олег.

– Отыскать тех, кто обладает способностями управлять и править, это лишь малая часть задачи, – объяснял Олег. – Принято считать, что куда сложнее дать этим «способным» правильную мотивацию – служить своей стране, трудиться не на себя, а на общество. Но здесь , я склонен полагать, с этим будет попроще. Сам противник дает нам в этом подспорье.

Алексей Максимович, в этот момент ищущий что-то в настенном шкафчике, обернулся к Трегрею:

– То есть?

– Для тех, кого принято именовать «обывателями», система – нечто абстрактное, к их повседневной жизни имеющее весьма опосредованное отношение. «Обыватель» на своем уровне восприятия может различать лишь некоторые ее связанные между собою признаки: вереницу недостатков, с которыми, как его убеждают масс-медиа, ведется постоянная борьба на государственном уровне. «Обыватель» не выпускает из внимания, что «все у нас вот так вот», но настоящей силы системы не знает. Систему как СИСТЕМУ, мощнейшую и безжалостную, осознают лишь те, кто слит с ней, и те, кто входит с ней в конфликт. Первые мирятся с ней, потому что им так выгодно, вторые пытаются… нет, не противостоять, а защищаться от нее… либо выстроить свое существование так, чтобы минимально с ней соприкасаться. И те, и другие отлично понимают: то, как они вынуждены жить – неправильно и дурно. Главное в том, что каждый здесь убежден: система несокрушима. Она – данность, с которой придется каким бы то ни было образом сосуществовать. Ей не противостоят. Только защищаются. Вот это убеждение и необходимо переломить.

Глазов вернулся на свое место. Поставил на стол початую бутылку коньяка и две рюмки. Взглядом предложил Олегу – тот отказался, качнув головой. Майор наполнил одну из рюмок.

– А как же это… оппозиция? Митинги всякие, выступления, разоблачения?.. – спросил он, постукивая ногтем по рюмке. – Правозащитники, которых стада целые развелись?

– Ярмарочные пляски, – убежденно ответил Олег. – Все они – тоже часть системы. Потому что не верят, что система может быть повержена. К чему тогда вся их деятельность? Просто чтобы занять в системе соответствующую нишу.

Алексей Максимович осушил рюмку.

– Практика есть мерило истины, – вдруг улыбнувшись, повторил он фразу, которую слышал от Олега не один раз. – Вот в чем дело: «практика есть мерило истины». Н-да, когда-то и я не верил, что у тебя на самом деле получится переменить устоявшийся в нашей части порядок. И приобрести соратников и среди товарищей, и среди тех, кто готов был тебя уничтожить.

– Практика есть мерило истины, – подтвердил Трегрей.

Глазов налил себе еще рюмку.