Усадьба

‑ Необходимо иметь некоторые доказательства. У вас они есть?

Грегори провел ладонью по волосам.

‑ Я не думаю, что будет много затруднений, ‑ сказал он. ‑ Белью согласен, они оба согласны!

Мистер Парамор удивленно поглядел на него.

‑ Ну и что?

Грегори удивился в свою очередь:

‑ Как что? Но если обе стороны только этого и хотят, если никто не ставит препятствий, какие могут быть трудности?

‑ Боже мой! ‑ воскликнул мистер Парамор.

‑ Да ведь я видел Белью только вчера. Я уверен, что уговорю его признать все, что окажется необходимым.

Мистер Парамор вздохнул.

‑ Вы слыхали когда‑нибудь, ‑ спросил он деловито, ‑ что такое тайный сговор, имеющий целью ввести суд в заблуждение?

Грегори вскочил и зашагал по комнате.

‑ Я вообще в этом не разбираюсь, ‑ сказал он. ‑ И все это в высшей степени гадко. Для меня узы брака священны, и если они вдруг оказываются не таковыми, то вникать во все эти формальности невыносимо Мы живем в христианской стране, и среди нас нет непогрешимых. На какую грязь вы намекаете, Парамор?

Окончив свою гневную тираду, Грегори опустился кресло и подпер рукой голову. И, как ни странно, мистер Парамор не улыбнулся, а посмотрел на Грегори с состраданием.

‑ Если оба супруга несчастны в браке, ‑ сказал он, ‑ им не полагается обоим желать его расторжения. Одному из них необходимо делать вид, что он против этого и считает себя пострадавшей стороной. Нужны доказательства измены, а в данном случае ‑ доказательства либо жестокого обращения, либо оставления без средств к существованию. И доказательства эти должны быть объективны. Таков закон.

Грегори проговорил, не поднимая взгляда:

‑ Но почему?

Мистер Парамор вынул из воды фиалки и понюхал их.

‑ Как это почему?

‑ Я хочу сказать, зачем нужен весь этот обходный маневр?

С удивительной быстротой сострадание на лице мистера Парамора сменилось улыбкой, и он проговорил:

‑ Для того, чтобы не так легко было расшатать моральные устои общества. А как же иначе?

‑ И вы считаете это высокоморальным? То, что на людей надевают цепи, от которых они могут освободиться только ценой преступления?

Мистер Парамор замазал лицо, нарисованное на промокательной бумаге.

‑ Куда девалось ваше чувство юмора?

‑ В этом нет ничего смешного, Парамор.

Мистер Парамор подался вперед.

‑ Друг мой, ‑ сказал он серьезно, ‑ я вовсе не собираюсь утверждать, что наши законы неповинны в огромном количестве никому не нужных страданий; я не буду говорить, что наша законодательная система не нуждается в преобразовании. Большинство юристов и почти каждый мыслящий человек скажет вам, что очень нуждается. Но это вопрос отвлеченный, и нам сейчас его обсуждение поможет мало. Мы постараемся добиться успеха в вашем деле, если это возможно. Вы не с того конца начали, вот и все. Первое, что мы должны сделать, ‑ это написать миссис Белью и пригласить ее к нам. Затем надо начать слежку за капитаном Белью.

Грегори перебил его:

‑ Какая гадость! Нельзя ли обойтись без этого?

Мистер Парамор прикусил указательный палец.

‑ Опасно. Но вы не беспокойтесь, мы все устроим. Грегори поднялся с кресла и подошел к окну. Помолчав с минуту, воскликнул:

‑ Мне все это противно! Мистер Парамор улыбнулся.

‑ Всякий честный человек почувствовал бы то же. Но дело в том, что этого требует закон.

Грегори снова разразился тирадой:

‑ Выходит, никто не может развестись, не став при этом либо сыщиком, либо негодяем.

Мистер Парамор сказал серьезно:

‑ Очень трудно избежать этого, почти невозможно. Видите ли, в основе закона лежат определенные принципы.

‑ Принципы?

Мистер Парамор улыбнулся, но улыбка тотчас же сошла с его лица.

‑ Принципы, основанные на христианской этике. Согласно им, человек, решившийся на развод, ipso facto[2] ставит себя вне общества. А будет ли он при этом негодяем, не так уж важно.

Грегори отошел от окна, сел и снова закрыл лицо ладонями.

‑ Не шутите, Парамор, ‑ сказал он, ‑ все это мне очень тяжело.

Мистер Парамор с сожалением смотрел на склоненную голову Грегори.

‑ Я не шучу, ‑ сказал он. ‑ Боже упаси. Вы любите стихи?

И, выдвинув ящик стола, он вынул томик, переплетенный в красный сафьян.

‑ Мой любимый поэт.

Жизнь ‑ как пена на воде,
Но одно лишь твердо в ней:
Добрым будь в чужой беде,
Мужественным будь в своей[3]

.

Это, по‑моему, квинтэссенция всякой философии.

‑ Парамор, ‑ начал Грегори, ‑ моя подопечная очень дорога мне; она дороже для меня всех женщин на свете. Передо мной сейчас мучительная дилемма: с одной стороны, этот ужасный процесс и неизбежная огласка; с другой ‑ ее положение: красивая женщина, Любящая светские удовольствия, живет одна в этом Лондоне, где так трудно уберечься от посягательств мужчин и от женских языков. Недавно мне пришлось это понять со всей остротой. Господь да простит меня! Я даже советовал ей вернуться к мужу, но это абсолютно невозможно. Что мне теперь делать?

Мистер Парамор встал.

‑ Я знаю, ‑ сказал он, ‑ я знаю. Друг мой, я знаю! ‑ Минуту он стоял не двигаясь, отвернувшись от Грегори.