Усама

Джо поднял взгляд от книжки и глубоко вздохнул. Безумие какое-то. Одержимо точные факты и цифры Лонгшотта, похоже, призваны заманить его в ловушку: имена, время, адреса вплоть до номера дома на улице, увлечения покойников. Лондон. Он подумал: «Кучеряшки», – и прыснул смешком. Он ли разыскивал Лонгшотта – или Лонгшотт отыскивал его? Бульварный писака посыпал ему крошками след, и он, Джо, шел по нему, а мир медленно раскрывался вокруг него – изветшалая обивка, не способная больше в должной мере утешить его на пронизывающем холоде. «Ведь мог бы отделаться от этого, – думал он. – Мусорный бак рядом был. Мог бы выбросить и уйти, вернуться, а если она за мной пойдет, я ей так и скажу…»

Только он понятия не имел, что бы он сказал. Он помнил эти прижатые уши, прямую спину, мягкие каштановые волосы… А еще что-то в ее взгляде, что словами он выразить не мог. Она всегда смотрела, думал он, на него так, словно было у нее еще что сказать ему.

«Значит, к этому-то все свелось, – гадал он, – к тому просто, что я боюсь сказать ей „нет“?» Все это, окровавленный след, по какому он шел, тени, попадавшиеся ему на пути (попадутся – и застынут), вопросы, ответы на которые ему не были нужны, – все это ради нее или ради себя?

Голова болела, он приложил ее к старым кирпичам и закрыл глаза. Книжка в руках казалась тяжелой и ненужной. Джо распрямился, пошел, повернул налево и оказался у какого-то паба с неразбитыми окнами, громкой музыкой и немногими завсегдатаями. Купил себе пинту пива, отнес его на столик с россыпью пятен от загашенных окурков. Откинулся на стуле, взял кружку, глотнул пива и вновь раскрыл книжку.

Реальность данной ситуации

На платформе Кингс-Кросс четверка разделилась. Толпы людей кружили по залам и коридорам вокзала, вверх и вниз по эскалаторам, на платформы и с платформ, на поезда и из вагонов. Четыре рюкзака были набиты самодельной взрывчаткой.

Мохаммед Сидх Хан выбрал Кольцевую линию. Шехзад Танвир тоже. Один поехал налево, другой – направо. Линдсей Жермен поехал по Пиккадильской линии. Все трое привели в действие заряды в 8.50, с разрывами меньше пятидесяти секунд.

Хасиб Хуссейн должен был отправиться по Северной линии. Вместо этого он выяснил – в последний час своей жизни – то, что каждому лондонцу известно с пеленок: ни за что нельзя доверять общественному транспорту.

Северная линия была закрыта.

Не зная, что делать, спокойный увалень-гигант поднялся на поверхность. Остановился у магазинчика «Обувь» торгового центра Кингс-Кросс. В 9.35 сел в автобус номер 30 до Хэкни-Уик. Автобус был двухэтажным, марки «Деннис-трайдент 2», регистрационный номер LX03BUF. В 9.47, когда автобус проезжал по площади Тависток-сквер, Хуссейн взорвал бомбу у себя в рюкзаке. Позже его опознают по осколкам черепа, кредитной карточке и водительским правам.

Ниже поверхности подземный Лондон стал миром дыма и страха, искореженного металла и осколков костей, миром темноты, отчаяния, смерти – и всепоглощающего желания жить, помогавшего выжившим пробиваться наружу по тоннелям. Пассажиры, не погибшие во время взрыва, оставались в тесноте темных вагонов. Воздух просачивался через окна с выбитыми стеклами. Пассажиры переговаривались, стараясь ободрить друг друга. Время от времени кто-то вскрикивал. Выбраться из поезда люди не могли: уцелевшие рельсы убили бы их током. Когда же их высадили из вагонов, они потянулись по тоннелям узенькой цепочкой по одному, призрачные в полусвете аварийного освещения. Воздух был насыщен пылью, проникавшей в легкие людей и заставлявшей их задыхаться. Когда они доходили до станций, их поднимали на платформы, где вышедшие присоединялись к таким же, как и они сами, грязным, почерневшим, окровавленным, с отрешенным взглядом людям, в ком все еще не было уверенности, что они действительно остались живы.

«Я и тысячи таких, как я, отвергаем все во имя того, во что мы верим, – заявил Мохаммед Сидх Хан в записанном обращении. – Теперь и вы тоже ощутите вкус реальности данной ситуации».

По следу граффити

У него разламывалась голова: чернота за глазами, звезды вспыхивают. Глянув вниз, увидел, что его выпивка так и стоит на столе почти нетронутой. Пить не было никакого желания. Подняв руку, стал разглядывать ладонь: прочерчивавшие кожу линии походили на пути-дороги, ведшие в никуда и обрывавшиеся тупиками. Кожа вокруг ногтей пожелтела от никотина. У основания большого пальца виднелся небольшой шрам. Когда и как он получил его, Джо не помнил. Он вышел из паба на улицу и втянул в себя затуманенный воздух Лондона. «Во что они верили?» – думал он. Во что он верил? Не ощущал он вкуса реальности своей ситуации. Джо пошел, озирая на ходу уходившие назад стены, не зная, куда он идет, и не заботясь о том; тьма за глазами расширялась и сокращалась, словно сердце.

Он шел по следу граффити. Возле магазинчика, торговавшего спиртным навынос, кто-то оставил напыленное краской послание: «Вера Линн была права».