Ушаков. Боярин Российского флота

В Санаксарский монастырь к Филарету Ушаков поехал на другой день, как только отправил Федора в Темников выторговать помещение под госпиталь. В том, что игумен поможет деньгами, Ушаков не сомневался. После того как он преподнес ему в благодарность за портрет набор фарфоровой чайной посуды, отношения между ними стали еще более близкими, хотя в чем-то и расходились по-прежнему. По-разному смотрели они на некоторые вещи.

Игумен оказался на месте и, как всегда, встретил его радушно, улыбчиво. Впрочем, улыбка держалась на лице его недолго, ее сменило выражение скуки, едва Ушаков заговорил о деньгах, необходимых для приобретения дома под госпиталь.

— Неугомонный вы, Федор Федорович, — сказал он Ушакову, — покоя себя лишаете. Ну зачем вам госпиталь? Был бы госпиталь нужен, власти сами бы его открыли.

— Прикажете слова ваши понять как отказ? — сразу же круто взял Ушаков, всем своим поведением давая понять, что не намерен заниматься уговариванием, отказ же в его просьбе положит конец их отношениям.

— Сколько вам нужно?

Ушаков назвал сумму. Игумен всплеснул руками:

— Тысяча рублей! Боже праведный! Да столько, если даже всю братию призвать, не наберется.

— Я верну вам долг, как только получу пенсию.

Игумен придвинулся к нему вплотную, блаженно заглядывая в глаза:

— Откажитесь, Федор Федорович, от затеи своей. Ничего ведь доброго не получится. А для вас одни душевные терзания. Пусть солдатушки чаще Господа Бога поминают в молитвах своих. А госпиталь… госпиталь только для обмана души, человеку здоровья он не даст.

Ушаков поднялся, взял шляпу.

— Прощайте, отче.

— Постойте, куда же вы? — поднялся вслед за ним игумен. — Обидчивы же вы, Федор Федорович, зело обидчивы. Посидите. Найду уж вам тысячу. Подождите.

Он ушел, с трудом волоча ноги, неожиданно отяжелевший. В ожидании его возвращения Ушаков уселся на прежнее место. Он был уже не рад, что приехал в монастырь. Надо было поискать деньги в другом месте… Не нравилось ему поведение игумена. Не таким он был, каким бы хотелось его видеть. Не было в нем боли за народ российский, за многострадальную Отчизну. Только и знает, что о благе монастыря печется… Черницы женской обители пожертвования на войну собирают, а он братию по селам за другим посылает новую часовню строить задумал…

Игумен вернулся, все так же тяжело волоча ноги, и положил на стол перед Ушаковым пачку ассигнаций.

— Тут ровно тысяча.

— Расписку написать?

— Зачем обижать недоверием? Даже не вернете, греха не будет.

— Я вам постараюсь вернуть очень скоро, — пообещал Ушаков.

Говорить больше было не о чем, и они расстались.

Когда Ушаков вернулся домой, Федор находился еще в Темникове. Приехал он только вечером с хорошей вестью. Вопрос о помещении под госпиталь решился неожиданно просто. Кланяться купцу Меднову не пришлось. Выручил протоиерей Асинкрит. Когда ему сказали, что отставной адмирал желает на свои средства открыть госпиталь и ищет для этого помещение, он предложил свой дом, конечно, на то время, пока идет война. Дом у него почти пустой, по всем видам лучше того, что мог предложить Меднов. Всего выделяет восемь комнат. Правда, кое-что придется переделать, да еще купить койки, белье и другое, что потребуется, но расходы будут уж не так велики…

— Словом, денег теперь хватит, и занимать у игумена не придется, закончил свое сообщение Федор.

— Но деньги я уже занял, — сказал Ушаков.

— Сколько?

— Тысячу.

— Завтра отвезу ему обратно.

Ушаков возразил:

— Подождем, могут еще понадобиться.

На другой день приехал лекарь. Он доложил Ушакову о состоянии дел, связанных с открытием госпиталя, представил ведомость на неотложные расходы. Договорились сразу развернуть 60 коек. Лекарь подсчитал, что для этого понадобится на первых порах 300 рублей. Ушаков выдал ему деньги, и тот поехал доводить дело до конца.

9

Кутузов знал, на что шел, оставляя Москву. На Военном совете в Филях он так сказал своим генералам: "Вы боитесь отступления через Москву, а я смотрю на это как на провидение, ибо это спасает армию. Наполеон — как бурный поток, который мы еще не можем остановить. Москва будет губкой, которая его всосет". Он оказался прав.

Нет, Наполеон не нашел в Москве ни отдыха, ни чести, ни славы, о чем говорил при наступлении. Вместо всего этого он увидел разгул мародерства своей армии, увидел пожары… Целую неделю горела Москва, пылала так, что, по свидетельству очевидцев, нельзя было различить ночи от дня. Отблески бушующего огненного моря зловеще отражались в окнах Кремлевского дворца, где остановился французский император. Наполеон переходил от окна к окну, не находя себе места. "Это превосходит всякое вероятие, — громко ужасался он перед своими генералами. — Это война на истребление, это ужасная тактика, которая не имеет прецедентов в истории цивилизации… Сжигать собственные города!.. Этим людям внушает демон! Какая свирепая решимость! Какой народ! Какой народ!.."