Ушаков. Боярин Российского флота

Служба Арапова в корпусе Витгенштейна протекала сравнительно спокойно. Противостоявшие корпусу французские войска хотя и имели некоторое превосходство, после сражения под Клястицами не предпринимали решительных действий. Война на этом участке ограничивалась небольшими стычками. И хотя эти стычки не давали ни той, ни другой стороне большого повода бить в литавры, граф Витгенштейн аккуратно записывал их в свой актив как блистательные победы. Он зафиксировал десять таких стычек. Десять стычек — десять побед. Говорил кому только можно: "Провидение даровало мне десять побед!" Сражение под Клястицами, кончившееся в пользу русских, он, разумеется, тоже зачислил в число своих личных побед, хотя роли в том сражении никакой не играл, все было сделано благодаря генералу Кульневу.

Похваляясь своими десятью победами весьма сомнительного свойства, граф в то же время злорадствовал по поводу неудач других войск, не входивших в его корпус. Особенно он потешался над командующим Дунайской армией адмиралом Чичаговым, которого ненавидел за то, что тот пользовался у императора большим кредитом, чем он, граф Витгенштейн.

— Ваш адмирал меня смешайт, — говорил он Арапову, произнося отдельные русские слова на немецкий лад. — К одной глупости прибавил вторую глупость. Адмирал приказал убить несколько тысяч волов, чтобы сварить бульон.

— Для чего ему столько бульона? — усомнился Арапов.

— Не ему, а войскам, которыми желайт учинить диверсию армии Наполеона, посылайт их Италия.

— И сколько же войск он послал?

— Зачем посылайт? Оставить посылайт. Бульон даром пропал.

И генерал захихикал, довольный тем, что ему удалось так остроумно высмеять незадачливого полководца, взявшегося не за свое дело.

Таким был командующий корпусом прикрытия, у которого довелось служить Арапову.

Но вернемся к главным событиям. После того как французы, оставив Москву, подались на запад, близкие к императору Александру генералы воспылали желанием внести свой вклад в дело победоносного завершения войны и с одобрения его величества составили план, который, по их замыслу, должен был привести к окружению и пленению Наполеона. Генералы рассудили: ежели Наполеон, отступая, пойдет из Смоленска через Витебск, Бочейково и село Глубокое, следует сделать ему ловушку на реке Уле. А ежели дорогой отступления будет Смоленск — Орша — Борисов — Минск, то ловушку следует устраивать уже у реки Березины в районе Борисова или другом месте, где Наполеон соберется с переправой.

Итак, Ула и Березина. Именно здесь, по предначертаниям петербургских стратегов, должны были решить судьбу Наполеона воинские соединения русских. Корпус Витгенштейна на северном фланге, а армия Чичагова, подошедшая с берегов Дуная, — на южном должны были не дать французам перейти речные преграды. Что же касается главной армии Кутузова, то на ее долю оставалось только «придавить» неприятеля с востока к этим самым водным преградам. План не оставлял Наполеону никаких надежд на спасение. Однако планировать легче, гораздо труднее претворять эти планы в жизнь…

"Неувязки" стали сказываться довольно скоро. Получив приказ идти к реке Березине, граф Витгенштейн повел свой корпус на Борисов с такой медлительностью, что полки его растянулись на десятки верст. С некоторыми из них была даже потеряна связь. К месту назначения корпус прибыл только через неделю, к тому же не весь, а только его авангард вместе с главной квартирой.

Некоторое время спустя в Борисов к графу Витгенштейну прибыл с небольшим отрядом охраны начальник штаба главной армии генерал Ермолов. Граф принял его в присутствии своей многочисленной свиты. Ермолова называли "любимцем славы", он был безмерно храбр, и дружба с ним делала честь каждому.

— Я весьма наслышайт вашими победами, генерал, — говорил граф с самодовольным видом. — Вы хорошо били противника. Мой корпус тоже не сидел без дела. Провидение даровайт мне десять побед, десять замечательных побед, генерал. Французы мною были биты. Я не пустил неприятеля в Петербург.

Один из штабных офицеров захлопал в ладоши, словно находился на представлении в театре. Хлопки прозвучали столь неуместно, что ввели в смущение самого расхваставшегося графа.

Речь графа и угодливое рукоплескание не произвели на Ермолова желаемого впечатления. Высоколобый, с пронизывающим взглядом волевого человека, он отнесся к разыгравшейся перед ним сцене с едва уловимой иронической улыбкой. После того как граф кончил говорить и затихли хлопки, он спросил обыденно, весь ли корпус собран в Борисове? Вместо ответа граф вопросительно посмотрел на дежурного генерала Бегичева. Тот неожиданно для всех заворчал:

— Мы ведем себя как дети, которых надо сечь. Мы со штабом здесь, а корпус наш двигается Бог знает где, какими-то линиями.