Ущерб тела

Мужчины устраиваются поудобнее, рядом с головой Ренни мельтешат ноги, ступни. На борт затаскивают канаты. Затем из трюма появился полный розоволицый мужчина в белой шляпе и темно-синем пиджаке, и трюм закрывают, натягивая сверху брезент; он пробирается в толпе, переступая через ноги, через тела, собирая плату. Никто не отдавал приказы, в том числе и толстяк, но откуда ни возьмись явилось человек десять и стали отвязывать канаты. На краю причала собрался народ, все орут… Но вот полоска воды между кораблем и берегом увеличивается, затем щель превращается в провал.

Позади кучки людей на пристани медленно появляется темно-розовая машина. Она останавливается, оттуда выходит мужчина, за ним второй; зеркальные очки обоих смотрят на корабль. Лора наклоняется, чтобы почесать щиколотку.

– Проклятые блохи!

Тут включается двигатель, и кабина мгновенно наполняется дымом.

– Вот видишь!

* * *

Сент-Агата возникает из пены морской или из неба, медленно поднимаясь или погружаясь, сначала лишь как неясный сгусток, затем все яснее, гряда узких вертикальных скал с плоской верхушкой, поросшей кустарником на фоне роскошных глянцевых волн. С виду – кусок пустыни, в отличие от Сент-Антуана, который на расстоянии выглядит как ярко-зеленый оазис, а его силуэт – как ряд закругленных конусов. Квинстаун издали – ослепительная белизна. «Тот смутный удлиненный объект на холме, должно быть, Форт Индастри», – думает Ренни. Отсюда весь остров похож на открытку.

Двигатель выключили, и корабль дрейфует вдоль берега, три паруса надулись, словно беременные, словно простыни на веревке, они все латаные, в пятнах, все их тайны как на ладони – тайны ночей, болезней, вечной нужды. Они напомнили Ренни веревки с сохнущим бельем, которые она видела из поезда – поезда, на котором она ездила из универа в Гризвольд на Рождество, ибо самолеты в Гризвольд не летают. Сушки для белья придумали не потому, что они удобнее, а потому, что индивидуальны. Она думает о вечно красных костяшках материнских рук и о ее выражении по поводу скандальных историй: «грязное белье». Нечто, что обычно не выставляют на всеобщее обозрение. У матери были красные костяшки из-за постоянной стирки, и она развешивала белье на улице даже зимой. «Пусть на солнышке проветрится», – говорила она, но ее простыни, разумеется, были безупречно чистые.

Лора говорит: «Какое тихое море», – но Ренни все равно немного мутит; она думает, жаль я не взяла с собой что-нибудь, таблетку, что ли. Тех, кто сидит на противоположной стороне, периодически окатывает брызгами, когда корабль, поскрипывая, тяжело ныряет в ямку между волнами.

Лора сидит рядом. Она достает из своей бордовой сумки небольшой кусок хлеба, принимается отщипывать от него кусочки и жевать. Четверо мужчин, лежащие на палубе около них, опираясь на чемоданы под парусиной, передают друг другу бутылку рома. Они уже пьяны, но пьянеют еще больше и непрестанно смеются. Бутылка пролетает рядом с головой Ренни в море, и они уже достают другую. Лора предлагает хлеб Ренни, но та отвечает: «Нет, спасибо».

– Я тебе помогу, – говорит Лора. – Если начнет тошнить, ты не смотри вниз – смотри на горизонт.

Почти впритык к ним держится катер, как кажется Ренни, не больше весельной лодки, с ярко-красным парусом; там двое мужчин рыбачат. Катер прыгает на волнах, все выглядит крайне ненадежно.

– На этих посудинах охотятся на китов, – говорит Лора.

– Да вы шутите, – удивляется Ренни.

– Нет. – Лора отрывает кусочек хлеба. – У них есть смотровой, и когда они завидят кита, то забираются в такие вот лодчонки и гребут к нему, как черти. Иногда и ловят, и тогда закатывают пир на весь мир.

Ренни мутит от одной мысли, что кто-то что-то ест.

У их ног снова раздается взрыв смеха. Ренни вдруг видит, что один из мужчин – тот самый глухонемой, которого били на улице. На лбу у него порез, но в остальном он не особенно отличается от своих товарищей, тоже пьян в стельку и улыбается во весь рот, в котором уже не осталось ни одного зуба. Пожилая пара опасливо переступает через тела, прокладывая путь к корме.

– Осторожно, мать, – говорит муж, поддерживая тощий веснушчатый локоть.

Вокруг их ног, тонких, цыплячьих, поднимается гогот. Ренни тщательно натягивает подол платья на колени.

И тут из кабины выходит Пол. Ему тоже приходится проталкиваться среди лежащих ног, перешагивать через распростертые тела. Он кивает Ренни с Лорой, но не останавливается, он идет не спеша, направляясь к корме, подныривая под реи. Ренни не видела, когда он поднялся на борт. Наверное, он сидел внутри все время, пока корабль был пришвартован.

Она вдруг чувствует голод, хотя, возможно, это лишь ощущение пустоты, когда потерян центр тяжести. Впрочем, тряску, как на аттракционах, она никогда не любила.

– Не откажусь от кусочка хлеба, – сказала она.

– Доедай все, – ответила Лора. – А то живот крутит, да?

Она достала сигареты и закурила, небрежно отбросив спичку.

– Можно задать вам один вопрос? – говорит Ренни. Она почти доела хлеб, и ей уже заметно лучше.