Уши в трубочку

Торкесса удивленно распахнула прекрасные глаза:

– Ты поверил в Бога?

– Нильс Бор говорил, – ответил я значительно, – что прибитая над дверями подкова помогает даже тем, кто в приметы не верит. А я чту ученых, а не ведущих ток-шоу.

– В ученые пойти, что ли, – пробормотала торкесса.

С пистолетом в руках я высматривал среди сталактитов самые слабые, но чтоб покрупнее, а снизу литания становится все громче, торжественнее. Голоса сплетаются в единый красивый хор восславления всего общечеловеческого в человеке, демократического, получался мощный гимн свободе и освобождению от всех цепей культуры.

Два выстрела прогремели, как орудийные из Большой Берты. Проклятое эхо заметалось в панике, расшибая голову о стены, а два сталактита, совсем не те, в которые я целился, но все равно крупняки, отделились от потолка. Падают, как будто опускаются в воду, так мне показалось, затем тяжелый удар о землю, пещера вздрогнула, на потолке остальные сталактиты задвигались, как будто в Большом театре затряслась люстра.

Попы разбегались, подбирая рясы, один остался распластанным, как камбала. Торкесса свесилась через край, голос ее звенел от ликования:

– Здесь лесенка!

– А зачем нам лесенка? – спросил я.

Но она быстро перебросила ногу через бортик, давая возможность полюбоваться изумительной формой, элегантностью, законченностью линий, затем вторую, все так же грациозно и провоцирующе, извернулась, ухитрившись показать в профиль грудь в самом выгодном ракурсе, и начала спускаться по невидимым ступенькам, все еще держась руками за край бортика.

Я оглянулся, за спиной темнота, оттуда может что-то прыгнуть на загривок, ухватился за лиану, страшновато, но у других же получается и, сцепив зубы, бросился через борт. Мне казалось, что лечу в свободном падении, ужас заледенил внутренности, но затем ощутил вес своей задницы, все больше и больше, а когда перегрузка резко возросла до темноты в глазах, подошвы коснулись пола.

Черный камень в трех шагах, придавленный поп хрипит и скребет конечностями по каменному полу, потом хлопнул несколько раз ладонью, подавая знаки. Я бросился к женщине, ее белое, нежное, как у глубоководной рыбы, тело светится чистотой и невинностью.

– Сейчас-сейчас, – вскрикнул я успокаивающе. – Сейчас развяжу проклятые веревки… Девственница, наверное?

Она судорожно кивнула. Присмотревшись, с изумлением я узнал ту монашку, что вручила мне образок на цепочке.

– Ну вот, – сказал я, – вы меня выручили, а вас тоже…

Она зябко передернула плечами, щеки медленно краснеют под моим взглядом. Потупив взгляд, сказала несчастным голосом:

– Вы сделали больше… Я у вас в неоплатном долгу.

– Не говорите так, – посоветовал я серьезно. – Иначе меня будет постоянно преследовать мерзкое чувство перевыполненного долга.

Она сказала робко:

– А можно я вам верну долг честью?

Я оглянулся на стену. Торкесса уже одолела две трети лестницы, подпустил в голос глубокого сожаления, мне ничего не стоит, а ей приятно:

– Не успеваем, я ж не кролик… гм… а вот спешит моя ревнивица.

Она заплакала, закрыв лицо ладонями, но и сквозь пальцы было видно, как ярко пылают ее щеки.

– Я теперь опозорена навеки!.. Меня все видели голой… Да-да, все!.. Вы же не знаете, кто под этими капюшонами, а там все видные люди… города с той стороны горы. Я предполагаю, что и мой жених, который клялся забрать меня из монастыря, тоже с ними… Я слышала его голос! Не знаю, то ли боялся, что не дадут повышения по службе, то ли еще почему-то, но чувствую себя такой несчастной…

Она протянула ко мне руки, я обнял, она укрыла зареванное лицо на моей груди, я напряг мышцы и постарался раздуть ее пошире.

– Не надо реветь, – сказал я, – полагаю, ваш жених знал, что явимся и спасем!.. Он не знал другого способа всем показать, что у вас самая изумительная фигура во всем городе.

– Но теперь будут говорить, что я такая-растакая…

Я изумился:

– За что? Разве вы сами разделись? Вас раздели насильно! Привязали. Голая и беспомощная, вы ждали… но, полагаю, даже в таком положении видели, что мужчины смотрят на вас жадными глазами, женщины злятся на мужей и стараются отвлечь их, чтобы те не пялились на вас. Ибо понятно, что любой мужчина, посмотрев на ваше тело, уже не сможет смотреть на своих жен, у него перед глазами будет стоять ваше прекраснейшее тело, ваша дивная фигура, ваши широкие бедра с приподнятым задом, узкая талия и такая дивно крупная грудь, что держит форму, не отвисает…

Она подняла голову и смотрела на меня подозрительно, потом в заплаканных глазах появилось расчетливое выражение.

– Вы так думаете? – спросила наконец.

– Точно! – сказал я с жаром. – Вспомните, как смотрели мужчины.

– Да вообще-то припоминаю, – сказала она. – Хотя я все высматривала моего жениха… или хотя бы мэра города, но видела, как роняют слюни даже почтенные мужи, как подростки. Я их, почтенных, знаю по повадкам. Я ведь берегла только девственность, как вы понимаете, а все остальное я знаю в совершенстве, в монастыре свободного времени хватает, к тому же одна делегация за другой, всевозможные почетные гости…