Ушли, чтобы остаться

Мимо катера плыла коряга, стоило ее подхватить течению, как «козья ножка» была готова, старик заломил конец и сунул под прокуренные усы.

Кирилл чиркнул спичкой по коробку. Микитыч закурил. В груди с хрипом затрепетало. С удовольствием откашлялся и вновь глотнул дым. Точно дожидаясь, когда закурит бригадир, потянулись за сигаретами, папиросами другие рыбаки.

Давно подмечено, что во время курения человек добреет, у него появляется желание поговорить о житье-бытье, так сказать, пофилософствовать.

– Где бы шифер раздобыть? Мне б листов пять на крышу. Жена замучила: «Латай крышу, не то осенью в дом потечет!» – пожаловался один.

Сосед заговорил про пережитое:

– В армии махорку попробовал, не табак, а чистая смерть: со свистом внутрь заходил, душу наизнанку переворачивал. Имя той махре было «душегуб»…

На баке говорили об ином:

– Самая божеская закуска – редька, а еще, коль не врут, здорово кефиром запивать: спиртный дух сразу улетучивается, ни жинка, ни гаишник не придерутся…

– Пацанка она фигуристая, только с норовом, что та кобылица. Я к ней и с одного бока, и с другого, а она неприступность показывает, и чего блюдет, коль разведенка и сынок за юбку держится?..

– Больше трех сотен за каюк не плати, однопарка нынче дешевле, но на ней слишком многого не увезти – осадку даст, может перевернуться…

Разговор шел неспешный, немного ленивый. Молчали лишь двое – Микитыч, который не любил без толку сыпать словами, хорошо зная им цену, и Кирилл, мягко улыбающийся, отчего лицо становилось круглее, добродушнее, при молодых годах выглядел совсем мальчишкой. Он не слушал разговоров на баке и думал о Клавдии – Клаве: стоило сощуриться, как видел ее в белом платье и фате…

Неделю назад Кирилл с Клавой сидели на почетных местах за свадебным столом. Торжество началось после возвращения из загса, длилось субботу, затем ночь, продолжилось в воскресенье, когда гости выпили изрядно, осоловели, кто-кто дремал, кто-то тыкал вилкой в пустую тарелку, у другого чесались руки от желания подраться.

Рано утром в понедельник, когда Дунай сливался с черным небом, Кирилла увели от жены на пристань: шла путина, каждый человек был при деле.

Клава хотела проводить мужа до катера, накинула было на плечи кофту, но рыбаки остановили:

– Не на месяц Кирка уходит, жди в субботу.

И Клава осталась у калитки, а Кирилл, боясь при друзьях оглянуться, косолапо зашагал к невидимому во мраке причалу.

Всю неделю бригада с ухмылками поглядывала на молодожена, нет-нет пускала в его адрес двусмысленные остроты, давала советы, от которых сами ржали.

Кирилл взял пример с бригадира, набрал в рот воды, на вопросы не отвечал, советы пропускал мимо ушей. Вместе со всеми ставил сети, выбирал их, собирал с палубы рыбу, грузил улов в ящики и не обижался на рыбаков, зная, что подкалывают и осмеивают не по злобе, а потому, что над молодоженом положено подтрунивать после хмельного застолья, приходится терпеть, раз простился с холостяцкой жизнью. Выслушивая очередную в свой адрес шутку, Кирилл краснел, отчего на носу резче проступали веснушки, и тотчас все вокруг взрывались хохотом. Так минула трудовая неделя, показавшаяся Лободе бесконечной…

Чуть не задев мачту, над катером пронесся мартын. Птица коснулась острым крылом воды и взмыла, устремясь к зарослям осоки, затем вернулась и вновь закружила над рыбаками.

Мартын долго сопровождал бригаду, не желал отставать, на какое-то время перегонял судно и с победным видом оглядывался, словно хвастался: «Вот я какой! Куда вам до меня!». Когда катер обогнул песчаную косу и показались выбежавшие к берегу дома поселка, мартын повернул к морю.

– Гляди-ка: бабы-то опять приперлись! – воскликнул один из рыбаков, вглядываясь в тонущий в вечернем сумраке причал.

Остальные на катере подались чуть вперед и также увидели у кособокого склада женщин – издали их можно было принять за стаю молчаливых птиц.

– И не лень каждую субботу встречать!

– У них это стало за привычку.

– Выходит, соскучились…

– Неужто других дел нет, как лишь встречать?

Женщины приходили к причалу по субботам, несмотря на погоду. Встречались у закусочной, делились новостями, жаловались или хвалились детьми. На дом при дороге, в котором разместилась закусочная с громким названием «Дунайские волны», с чей-то легкой руки переименованная в «Бабьи слезы», женщины старались не смотреть, плевались, самые зубастые пускали крепкое словцо в адрес буфетчицы.

– Чтоб сгорела со своим змеюшником! Чтоб на нее ревизия была, нашли растрату и в тюрьму упекли! – от души желали буфетчице Фросе, и тому была веская причина: возвращаясь с путины, мужья прорывались сквозь заслон жен в «Бабьи слезы»; на требование идти домой не обращали внимания. Порой в семьях ждали неотложные дела, встреча с приехавшим родственником, праздничное застолье, но рыбаки не нарушали укоренившуюся традицию. Наперекор женам рассаживались в закусочной, заказывали по кружке пива, нужное количество поллитров, карамелек для закуски. По домам расходились ночью, что до слез сердило женщин, заставляло их еще больше ненавидеть Фроську с ее заведением.