Ушли, чтобы остаться

За столом о чем-то спросили Киру Петровну, но она продолжала думать о своем: «Как звали женщину, написавшую то письмо? Федотова, Федорова?»

Отказалась идти в кинозал, осталась в комнате и постаралась вспомнить лицо Коли, но коварная память сохранила лишь незначительные мелочи, вроде оттопыренных ушей мужа, родинку у виска, волосы ежиком, еще как удрали со свадьбы от шумного застолья, долго целовались в парке, пока не задержал милиционер, потребовал документы, но паспорт со свидетельством о браке остался в пиджаке, в кафе, пришлось шагать в отделение, писать объяснение, обещать больше не нарушать общественный порядок… «Жаль, нет ни одного снимка Коли, иначе бы сделала портрет… А до загса знакомы были всего ничего, прожили чуть больше месяца…»

За окнами по-прежнему шумели сосны, доносилась приглушенная музыка то ли с экрана, то ли из фойе клуба, где шли танцы.

«Фролова! Ее фамилия Фролова! – резко подняла с подушки голову Кира Петровна. – А зовут Клава, Клавдия! Завтра же отправлюсь в Осинки, впрочем, в письме говорилось о доме путевого обходчика, а это не в поселке, а по железнодорожной линии…»

На станцию Киру Петровну довез знакомый автобус, далее, как советовала официантка, двинулась по шпалам – попыталась делать широкие шаги, переступать шпалы, но вскоре стала уставать.

Минуло не так уж много времени, когда показались дом в три окна, засматривающийся в небо, у сруба колодца «журавль» – на одном конце для груза старый утюг, с другого свисала цепь с ведром.

«За прошедшие с получения письма годы многое могло измениться, хозяйка сменила место жительства… – Кира Петровна одолела пару ступенек, собралась постучать в дверь, но вместо этого без сил опустилась на невысокое крылечко. – Видимо, шла напрасно…»

– Отчего на солнцепеке маетесь? Заходите – дверь открыта, запираться не от кого.

Кира Петровна обернулась на голос и увидела женщину в косынке с выгоревшими узорами, с лопатой в руке.

– Мне… мне нужна Фролова, – несмело произнесла Кира Петровна и услышала в ответ:

– Я Фролова. Так заходите, на пороге какой уж разговор.

– Мне узнать…

– Знаю, зачем пришли, – перебила хозяйка дома при дороге. – Давненько ожидала, почитай с сорок пятого года, как пригласила. Понимала, что всякие дела удерживают, да и не близко до нас. Сразу узнала по карточке, только там вы куда моложе.

Дверь на самом деле была не на запоре, и, переступив порог, Кира Петровна окунулась в прохладу. Когда глаза привыкли к полумраку, хозяйка протянула поблекшую фотографию девушки в открытом сарафане, в панамке, с челкой на лбу.

– Коля карточку хранил, а я продолжила, – сказала хозяйка.

Следом за фото перед Кирой Петровной лег воинский билет, где Николай был запечатлен на маленькой фотографии, залепленной фиолетовой печатью.

– Все собирался вам отписать, что не в плену и ранен, только не успел, да и руки не слушались, под немцами жили почти год, через фронт письмо не отослать…

Кира Петровна не отрываясь смотрела на мужа – волосы у старшего лейтенанта были непривычно темными, выглядел старше своих двадцати лет…

…Он не вошел в дом путевого обходчика, а ввалился, тут же осев на пол. Клава с матерью бросились к раненому, который был без памяти, гимнастерка на груди намокла, на лбу спеклась кровь. С трудом подняли, уложили на кровать, разжали зубы, влили в рот из ковша воду.

Придя в себя, незнакомец спросил:

– Немцы далеко?

– В Осинках стоят, от нас почитай пять верст! – успокоила мать, Клава добавила:

– Лишь разок заглядывали, когда рельсы проверяли, бог миловал.

Стоило раздеть раненого, как он вновь потерял сознание.

Женщины расторопно разорвали на полосы простыню, достали все имеющиеся медикаменты – пузырек йода, жаропонижающие таблетки, порошки от головной боли и желудка.

Гимнастерку с петлицами и кубиками решили сжечь в печи, так же поступить с галифе: немцы могли посетить дом, увидеть военную форму и понять, что в жару лежит не железнодорожник. А воинский билет и карточку улыбчивой девушки спрятали за иконами божницы…

…– Еще у Николая был револьвер, но я его партизанам отдала, они заходили не часто, чтобы немцев не навести. А документ и карточку сохранила.

Кира Петровна благодарно кивнула, накрыла ладонью воинский билет.

В тишине, отбивая секунды, размеренно стучал маятник ходиков, которые на стене с безразличием гнали время. Неожиданно дом вздрогнул, на комоде качнулась вазочка с искусственными цветами, в буфете задребезжала посуда, в окнах прозвенели стекла.

– Минский прошел, – пояснила хозяйка. – Скорый, никогда не опаздывает, следом ждать с юга, из Крыма. Одно плохо: сор из окон выбрасывают, приходится убирать.

– А где… – Кира Петровна не договорила.

Фролова все поняла:

– Идемте.

Они вышли на солнцепек. У колодца свернули на огород, миновали делянки с картофельными кустами, подошли к сбитому из досок со звездой на вершине ромбику с табличкой:

Перед бесхитростным памятником на холмике росли цветы на длинных стеблях, в жаркий день они выглядели сонными, завидующими прохладе подступающего леса.

Словно догадавшись, о чем подумала гостья, хозяйка сказала: