Ушли клоуны, пришли слезы…

— Приезжайте завтра в институт, — предложил Барски. — Там вы увидите обоих, Тома и его жену, через стекло, надев специальный костюм. Мы ответим на все ваши вопросы. Вас, господин Вестен, я, разумеется, тоже приглашаю, — бросив тревожный взгляд на Норму, он заговорил с нескрываемым волнением и, как всегда в подобных случаях, с заметным польским акцентом. — Теперь, зная в общих чертах всю подоплеку, постараетесь ли вы выяснить, почему погиб профессор Гельхорн, вся его семья и столько других людей? Я вам уже объяснил, почему мы не привлекаем полицейских. Вся наша надежда на вас. Мы хотим знать все, фрау Десмонд! Почему, дьявольщина, убили Гельхорна и всех остальных? Прямого отношения к несчастному случаю с Томом это иметь не может! За этим кроется нечто иное, совершенно иное!

— Повторяю еще раз: я предприму все, что в моих силах, чтобы найти убийц и причину преступления, — ответила Норма. — Отныне это моя единственная цель. И смысл моей жизни. Мой мальчик…

Она встала, подошла к перилам балкона и посмотрела на ночную реку. Вестен приблизился к ней и обнял за плечи. Барски услышал ее охрипший внезапно голос:

— А что касается профессора Гельхорна… Есть у вас предчувствия, догадки? Я вот о чем: вирусная инфекция, если я вас правильно поняла, история давняя, апрельская?

— Да, апрельская…

— М-м… И какова была реакция профессора Гельхорна? Вы запомнили какие-то детали, подробности?.. Говорил он вам, будто ему угрожают? Были у него опасения, что его станут шантажировать? Что-нибудь в этом роде?

— Нет, — ответил Барски, — подойдя к Норме. — Ничего похожего. Разве что… он постоянно был чем-то подавлен…

— Он не получал никаких писем? Никто не тревожил его телефонными звонками? Он вам ни о чем таком не рассказывал?

— Нет, — ответил Барски. — Это тоже странно — ведь что-то должно было предшествовать такому убийству, я с вами совершенно согласен, фрау Десмонд. Однако я не вижу ни малейшей зацепки. Тени подозрения и той нет. Хуже всего, когда не за что ухватиться…

— Гельхорн постоянно был подавлен, говорите. Но чем все-таки? — спросила Норма, зябко прижимаясь к Вестену.

— Не знаю, — ответил Барски. — Ясно одно: с течением времени он стал с явным подозрением относиться ко всей генной технологии… как к науке. Однажды, в середине июля, я зашел в его кабинет. Он был настолько занят своими мыслями, что не заметил моего прихода, и мне пришлось дважды обратиться к нему, прежде чем он поднял на меня глаза. Наш последующий разговор я помню почти дословно.

— Да, и что же?..

— Он сказал: «Ян, сегодня ночью я читал протоколы допроса Оппенгеймера в комиссии по расследованию антиамериканской деятельности сенатора Маккарти».

— Да, я знаю, — сказала Норма. — Оппенгеймер — один из отцов атомной бомбы. И один из крупнейших ученых нашего века. Когда сбросили бомбы на Хиросиму и Нагасаки, он пришел в отчаяние. Его мироощущение напоминает мне чувства Чаргаффа, и, подобно ему, он тоже сделался Предостерегающим. Его обвинили в том, что он — коммунистический агент, предатель, продавший России тайну атомной бомбы. Ну и что?

— В каком смысле?

— Почему профессор Гельхорн упомянул об Оппенгеймере?

— Оппенгеймер рассказал комиссии об одном своем телефонном разговоре с Эйнштейном, и тот признался ему: «Будь у меня возможность выбирать сейчас снова, я предпочел бы стать слесарем или разносчиком, чтобы хоть в самой малой мере наслаждаться независимостью».

— И это профессор Гельхорн процитировал вам в середине июля? — спросила Норма.

— Да, точно помню. Он привёл также и другую мысль, ее часто вспоминают. Оппенгеймер сказал, что прежде история повествовала об уничтожении отдельных племен, исчезновении отдельных народов, пусть даже рас. А теперь все человечество — целиком! — может быть уничтожено одним человеком. При вдумчивом анализе становится ясно, что ничего другого не дано, если не будут найдены новые политические формы совместного существования. Мы и знаем это — и не отдаем себе в этом полного отчета! До худшего, мол, далеко. Времени, мол, хватит. А его осталось в обрез…

— Да, времени осталось в обрез, — повторил Вестен.

Голос Барски дрожал, и акцент снова выдавал его происхождение, когда он негромко проговорил:

— Что же терзало Гельхорна? Что ему стало известно? Что он предугадал? Почему его убили? Боже мой, будь оно все проклято — почему его убили? Почему?

19

Из отеля они вышли в половине четвертого утра. Свой «вольво» Барски оставил на стоянке напротив, между двумя небоскребами. Несмотря на столь раннее время, Алвин Вестен спустился вместе с ними на лифте. На прощание он обнял и поцеловал свою любимицу.

— Спокойной ночи, Норма!

— Спокойной ночи, Алвин! Спасибо за все.

— Не за что благодарить. Проснешься, позвони!

— А если я разбужу тебя…

— Сплю я теперь мало, пару часов, не больше. Вот они — преимущества старости.

— Ты никогда не состаришься, — сказала Норма, обнимая его.

И вновь, как два дня назад, ему подумалось: Смерть, дай мне еще немного пожить!