Ушли клоуны, пришли слезы…

— Возможно ли это? — спросила Норма. — Я в том смысле, что Патрик и его друзья в Париже работают с радиоактивными изотопами, а вы — с вирусами.

— В том-то и сила методики Тома, — сказал Барски, — это, так сказать, философское обоснование возможностей применять и вирусы, и радиоактивное облучение.

— «…bras dessus, bras dessus, en chantant des chansons»,[39] — пел Ив Монтан.

— Видишь ли, — объяснял Барски, — Том как бы создал исходные материалы — никогда он не работал столь продуктивно, как во время своей болезни; поверь, я знаю, что говорю. Это мне и Эли стало ясно сразу же, когда мы познакомились с разработками Така. Пользуясь методикой Тома можно составлять самые разные вакцины. Просто и гениально.

— Да, Том — гений, — сказал Каплан. — Мозг его работал с четкостью электронного компьютера. Фантазия так и бурлила. Да и руки у него были золотые. И вдобавок он всегда был готов рискнуть… Вкусное мороженое? — спросил он маленькую девочку.

Еля даже причмокнула от удовольствия.

— Супер! Я всегда говорила, ничего лучше шоколадного и клубничного на свете не бывает.

— И еще ванильного, — сказал Каплан. — Да, фрау Десмонд, Том был всесторонне одаренным человеком. Есть много ученых, которые ставят поразительные эксперименты и приходят к удивительным результатам. Одно только «но»: в большинстве случаев они не знают, как свои открытия применить. Возьмите ученых, занятых передачей наследственности. Сколько незаурядных результатов. А дело — ни с места. Уже лет сто. Пока в Кембридже не появились два высокомерных юнца, которые до того ничем, кроме тенниса и французских красоток, не интересовались, пока, значит, Фрэнсис Крик и Джеймс Уотсон в припадке немыслимого величия не нашли двойной геликс ДНК. Вот как бывает. Перед своей смертью Том сделал открытие ничуть не меньшей важности. Так и мои коллеги по редакции просиживают целые дни в одном кабинете со мной. И болтают. И расслабляются: отдыхают между одним происшествием и другим. Между двумя перестрелками. Между смертью и жизнью, жизнью и смертью.

— Большинство из нас, — говорил Барски, — за всю жизнь ничего гениального создать не успевают. Работаем, стараемся. Только одного старания мало. А Том перед смертью сделал фантастическое открытие. Вот почему я и отослал все его разработки Патрику — в надежде, что они пригодятся в Париже в поисках вакцины против злокозненного вируса, вызвавшего новую разновидность рака. И Патрик сообщил мне, что дело, похоже, идет на лад.

— «…Ca vant mieux qu’un million. Tellement, tellement c’est bon»,[40] — пел Ив Монтан.

Еще раз вступил оркестр, прозвучало соло саксофониста, и песенка кончилась. За ней последовал медленный вальс.

— А ты однажды разорался на Тома за то, что он позвонил Патрику и рассказал, на каком этапе вы находитесь. Сам же передаешь Патрику весь материал, — сказала Норма.

— Да, — сказал Барски. — Смешно, правда?

— Круги, — сказал Каплан.

— Что-что?

— Мы движемся по кругу. По все новым кругам, — сказал израильтянин.

Странно, подумала Норма, Алвин говорил то же самое.

— Чем дольше работаешь, чем дольше живешь, тем больше кругов проходишь. Если проживешь достаточно долго и убедишься, что прошел по многим кругам, значит, прожил хорошую жизнь.

Раздался писк, потом несколько раз повторился с небольшими промежутками. Барски достал из кейса металлический аппарат величиной со спичечный коробок. Сигнал сделался отчетливее.

— Извините, — сказал он, — мне необходимо позвонить, — и вышел из-за стола.

— Это такая европищалка, — сказала Еля Норме. — Ян всегда носит ее с собой. Если что-то в клинике случилось и его ищут, хотят что-то важное передать, то связываются с центральной телефонной станцией, а оттуда дают сигнал на его европищалку — вот она и пикает.

К столу подошел один из охранников, сопровождавший их от самого аэропорта.

— Господин Барски уже пошел звонить? — спросил он. — Только что мы в машине получили сообщение, что он немедленно должен связаться с институтом.

— Вот видишь! — сказала Еля Норме.

Когда Барски вернулся, Каплан спросил:

— Ну, что слышно?

— Это Александра. Хочет немедленно показать нам что-то. Мне очень жаль, Еля, но ничего не попишешь. Мы подвезем тебя до дома. Не сердись.

— Сердиться? Я рада, что мои туфельки так подействовали на вас. Да и мороженого я уже наелась. Больше не влезет.

Когда Барски подозвал официанта, чтобы расплатиться, Каплан спросил:

— Что там у Александры горит?

— Хочет показать нам лично. И чтобы Сондерсен обязательно при этом присутствовал. Я ей объяснил, что он задержался в Ницце.

— Поехали в институт! — сказал Каплан.

— Нет, не в институт. Нам нужно в Бендешторф.

— Куда?

— В редакцию «Мир в кадре», — сказал Барски.

35

В жарких лучах послеполуденного солнца воздух над полями подрагивал. По обе стороны шоссе — красно-фиолетовые поля и луга. Барски поставил свой «вольво» перед высоким зданием. Здесь чудесно пахло свежескошенной травой и осенними лесами, со всех сторон окружавшими маленький городок.