Усилитель. Трижды воскресший

Мою подготовку к поединку Эдуард оценил своей знаменитой ухмылкой. Выйдя на поле, он помахал рукой трибунам, вызвав громкие крики и аплодисменты у сторонников. Я занял место возле ленточки, приготовившись к стрельбе. Примерно на метр передо мной в несколько рядов были воткнуты стрелы.

Дождавшись поднятия наших рук, сигнализировавших о готовности к поединку, секундант махнул рукой, и первая стрела сорвалась с моего лука.

Полуэктин, до этого лениво посматривавший по сторонам, подобрался, немного отклонился и резким движением поймал мою стрелу. Стадион зашёлся в овациях.

От второй стрелы он уклонился, от третьей – тоже, а вот четвертая его уже задела.

Я видел, что он обеспокоенно посмотрел на меня и потянулся к своему колчану, чтобы достать стрелу.

После первых пристрелочных выстрелов я разогнал стрельбу до максимального темпа: наложить, натянуть, выстрелить. Наложить, натянуть, выстрелить. Наложить, натянуть, выстрелить. На каждый выстрел – меньше секунды. Уклоняться от такой очереди сложно, а на тридцати метрах – ещё сложнее.

Моя стрела бьёт Полуэктина по пальцам, вытягивающим стрелу из колчана. Он разжимает пальцы, и стрела возвращается в колчан. В эту же руку прилетает ещё две моих стрелы, больно ударяя его по костяшкам пальцев. Он поворачивается ко мне боком, прикрываясь луком, и с тридцати метров я вижу, что он растерян: на такой ход поединка он явно не рассчитывал. Мои стрелы начинают лететь ему в коленную чашечку. Гримасу боли на его лице, прикрытом шлемом, я увидеть не могу, но уверен, что он терпит, сцепив зубы. Ещё несколько выстрелов в пальцы левой руки, сжимающей лук.

Первые два ряда стрел сделали своё дело – теперь Эдуард, даже если захочет, не сможет по мне прицельно стрелять – разбитые пальцы не позволят хорошо выстрелить. Над стадионом повисла тишина, сопровождаемая не сильным шелестом ещё не до конца облетевших осенних листьев; думаю, его болельщики, ожидавшие весёлого приключения, оказались не готовы к такому неожиданному повороту, когда их кумир терпит поражение «от каких-то нанайских стрел».

У меня оставалось ещё полсотни стрел, воткнутых в два ряда перед ленточкой и нужно было постараться завершить поединок, не используя стрелы из корзин, которые пришлось бы вынимать, а это неизбежно приведёт к падению темпа стрельбы. Так что очередную стрелу я посылаю Полуэктину в шею, вижу, как он дергается, и представляю, насколько ему сейчас больно. Туда же летит вторая стрела, за нею третья. Мне нужно сорвать тупым наконечником хотя бы небольшой лоскут его кожи, чтобы пошла кровь, и тогда поединок будет считаться оконченным. Второй вариант – признание поражения с его стороны я не рассматриваю: слишком много в нём гонора, слишком много поклонников на стадионе – и дожидаться, пока он пройдёт через все стадии осознания реальности: отрицание – гнев – торг… времени нет…

А дальше он мне сам помог. Точнее, захотел уберечь шею и сорвал шлем, используя его как щит для прикрытия от моих стрел. Часть стрел он отбивал, от каких-то уклонялся, но всё равно большая часть достигала цели. Я собирался несколькими выстрелами сорвать у него на шее или голове небольшой кусок кожи, но обратил внимание, что у него такие довольно приличного размера уши. Не сказать, что он лопоухий, но они явно больше среднего. Странно, до этого, даже при разговорах с ним, я это не замечал. Первая же стрела, летящая в ухо, попадает. Полуэктин дёргается. Но туда же бьёт вторая, и вроде даже отрывает фрагмент кожи. Ещё удачнее попадает третья стрела, которая бьёт по уху перпендикулярно, а не вскользь, как две предыдущие. Я вижу, как секундант вскидывает белый флажок, быстро подходит к Эдуарду, и осмотрев его ещё раз, поднимает флажок, подтверждая своё решение: значит, кровь пролилась.

Владимир. Дом Перловых.

Ворота нашего двора были распахнуты и представительский автомобиль, на котором сам Геннадий Алексеевич никогда не ездил, плавно вкатился по узкой дорожке.

Мы с Оксаной Евгеньевной встречали гостя на улице. Открыв дверцу авто, Геннадий Алексеевич помог выйти учителю и обратился к нам: – Екатерина, Василий, Андрей, Борис, Юлия, поздоровайтесь с учителем Ван Фэном.

Мы склонились в глубоком поклоне.

Сухонький, невысокий старичок быстро подошёл к нам, и тоже слегка наклонил голову: – Добрый день, молодые люди. Рад вас видеть. А перед Вами, Екатерина Геннадьевна, я должен извиниться за своего непутёвого племянника, который не закончил Вашу учёбу.

– Уверена, что помимо китайского языка, Вы преподадите своей недостойной ученице и тысячелетнюю мудрость китайского народа, которая поможет ей в жизни, – Катя, единственная среди всех нас одетая в традиционную китайскую одежду – ханьфу, – склонилась в низком поклоне.

Оксана Евгеньевна сделал небольшой шаг вперёд и тоже поклонилась: – Отведайте хлеб да соль. И как только Ван Фэн проглотил небольшой кусочек хлеба, ещё раз поклонилась: – Прошу в дом.

Больше мы Ван Фэна и родителей сегодня не видели, даже ужинали без них.