Усилитель. Трижды воскресший

А вечером следующего дня начались занятия. И я понял, что китайский – никакой это не язык. Видимо, когда-то в мире возникла необходимость заполнить лакуну между административным и уголовным кодексом, и какой-то умник сидит и такой: – А давайте выдумаем такой язык, сложный-пресложный, который выучить невозможно и заставим учить тех, кто уже по административному кодексу перебрал, а на уголовный – еще не набрал. Чтобы убоялись! И раскаялись!

Китайский язык – это не просто четыре тона, хотя даже это понять русскому сложно. Точнее, в южных диалектах таких тонов, разницу между которыми мы даже не улавливали, когда Ван Фэн произносил для нас примеры, насчитывается шесть, а в некоторых – даже до девяти. Так что китайцы не говорят, а скорее – поют разными тонами: такой своеобразный рэп в исполнении полутора миллиардов солистов. А ещё – каллиграфия. Китайцы не пишут слова. Они их рисуют и тебя оценивают не только потому, насколько правильно ты написал иероглиф и насколько правильно изогнута каждая закорючка, но и по «красоте» иероглифа, которая обязательно должна присутствовать и то, насколько красиво ты машешь кисточкой, выводя на бумаге сложные построения из разной длины чёрточек, важно ничуть не меньше, чем правильность начертания.

С самого раннего детства я избегал пения и рисования. В храме меня как-то пытались поставить в хор, благо все тексты я знал. Я старался изо всех сил. Но почему-то руководитель и соседи по хору мои старания не оценили и отправили помогать в службе. В начальной школе хорошие оценки по пению мне ставили за старательность и отличное знание слов к песням. Все мои потуги в пении ни к чему не приводили: было впечатление, что по моим ушам пробежалась целая дивизия медведей, куда-то спешившая по собственным делам. То же и с рисованием. Писал я более-менее красиво. Не разборчиво, а именно красиво. Но рисование как предмет, помимо непосредственно уроков, игнорировал – ну, не моё это.

И вот теперь рисование и пение настигли меня и решили безжалостно отомстить.

А ещё «ключи».

Помогало то, что на пекинском диалекте, который начали учить и мы, отлично говорили Геннадий Алексеевич и Оксана Евгеньевна и за столом, при вечерней работе по вышиванию и сборке коробок, беседа часто велась на китайском языке, а обычно мы просто хором заучивали слова, тренируясь произносить их нужным тоном. К нашим работам по сборке коробок неизменно присоединялся и Ван Фэн.

Занятия Ван Фэн всегда сопровождал небольшими рассказами по истории Китая, китайской культуре, сценками из китайской жизни. Он говорил, что это поможет нам понять философию китайского языка.

– Ключевой иероглиф «работа» очень простой: две горизонтальных черты, между ними – вертикальная черта. Это – небо и земля, а между ними – человек. Главное предназначение человека – работа. Этим он не только выполняет свою миссию на земле, но и поддерживает равновесие между небом и землёй. В Китае все, даже императрица и принцессы занимались трудом. Причём, не изображали и не имитировали, а реально и напряжённо работали: у них была норма выработки шёлковой ткани. И они сами в императорском саду собирали шелкопрядов, варили их, затем вытягивали нити и ткали. Всё сами. Своими руками. И чтобы выработать норму изготовления шелка, они работали каждый день. И сейчас также: все работают много, а лентяев презирают. В России учится немало китайских студентов. И если где-то в университете после двадцати часов вечера вы увидите в аудитории студента, закопавшегося в книги, то, скорее всего, это будет китаец.

– Оооо. У нас тогда тоже есть китаец – Андрей. Он вначале учится, потом тренировки и факультативы, потом домашка, закончив бежит на тренировку, а оттуда в конюшню. И после ужина ещё часа два с книгами и языками возится.

Все заулыбались, а я ответил: – Ну, так всё такое вкусное.

Все в голос рассмеялись, а не понявшему шутки китайцу рассказали анекдот про алкоголика, которому задали вопрос: Что он будет пить – водку, пиво, коньяк? И тот ответил: – Прям не знаю, всё такое вкусное…

Владимир.

Я любил, возвращаясь с воскресных прогулок по городу, менять маршруты, выходя на разных остановках транспорта и проделывая пешком небольшой путь до дома. Так я лучше узнавал район, да и весь Владимир – город нужно любить ногами; когда пешком идёшь по городу, выглядит он совсем не так, как из окна машины или автобуса.

На двух пацанов, двигающихся мне навстречу, я внимания не обращал до того времени, пока на противоположной стороне улице не нарисовался ещё один. Улица здесь резко изгибалась, так что из-за поворота я их увидел на небольшом расстоянии. И сзади меня подпирали четверо – точнее, трое приближались, а один поотстал, страхуя. Все лицеисты, видел в той же столовой неоднократно. И большинство на два, или даже три года старше меня. Похоже, случай в коридоре, о котором я уже начал забывать, получал развитие прямо сейчас.