Ускользающая метафора

Конечно же, Мариэ знала, что Мэнсики наблюдает за ее домом в бинокль. Однако не сказала об этом больше никому (кроме меня) – не поделилась даже с собственной тетей. Зачем ему это нужно? Причина так и осталась неясна, но отчего-то желание выяснить это у Мариэ не возникало. Она просто ни в коем случае не раздвигала шторы у себя в комнате. Ее выцветшие оранжевые шторы так и оставались все время плотно задернутыми. А переодеваясь по вечерам, она следила, чтобы свет в комнате был потушен. Что же касалось других комнат, ее особо не беспокоило, что там за ней постоянно украдкой подсматривают. Наоборот, осознание этого ее даже чем-то забавляло. А может, для нее имело значение, что об этом знает лишь она одна.

По мнению Мариэ, Сёко Акигава продолжала свои отношения с Мэнсики: раз или два в неделю садилась в машину и ехала к нему. И каждый раз, похоже, их встречи заканчивались постелью (Мариэ упоминала об этом обиняками). Тетя не говорила, куда ездит, но девочке и так было понятно. Когда тетя возвращалась домой, цвет ее моложавого лица был лучше обычного. Так или иначе, каким бы особым личным пространством ни окружал себя Мэнсики, способов препятствовать его отношениям с Сёко Акигавой у Мариэ не оказалось. Что ж поделаешь? Пусть идут совместной дорогой, раз они того хотят. Мариэ желала, чтобы их отношения продвигались, насколько это возможно, не касаясь ее. И чтобы она могла сохранять свою независимость поодаль от этого водоворота.

Однако мне казалось, что это, во всяком случае, было непросто. Рано или поздно в той или иной степени Мариэ, того не подозревая, сама угодит в этот водоворот – с далекого его края вскоре окажется в самой что ни есть сердцевине. Мэнсики, должно быть, продолжал отношения с Сёко Акигавой с прицелом на Мариэ – мысль об этой девочке никогда его не покинет. Был в этом изначально умысел или нет, но теперь иначе он поступать не мог – в этом он сам, вся его суть. А хотел того или нет, познакомил их все-таки я. Мэнсики и Сёко Акигава впервые встретились в этом доме, как того потребовал он. А он – человек, привыкший получать то, чего захочет, невзирая ни на что.

Мариэ не знала, какая участь ожидает платья пятого размера и обувь, но предполагала, что вся эта одежда бывшей любовницы хозяина особняка наверняка будет вечно храниться бережно сокрытой от посторонних глаз там же, в гардеробе, или в каком-либо другом месте. Как бы в дальнейшем ни складывались отношения Мэнсики с Сёко Акигавой, у него вряд ли поднимется рука выбросить или сжечь всю эту одежду. Почему? Она – отражение его души и потому заслуживает вечного поклонения в его храме.

Я отказался дальше вести кружок рисования. Руководителю Школы художественного развития объяснил, что хочу больше уделять времени собственному творчеству. Он пусть и неохотно, но согласился с этим. Так и сказал:

– О вас как о преподавателе я получаю очень хорошие отзывы. – И это, как мне показалось, не было голословной лестью. Я вежливо поблагодарил его за добрые слова. До конца года я продолжал вести кружок, а он тем временем подыскал мне замену: женщину с хорошим характером и слоновьими глазами, лет шестидесяти пяти, в прошлом – преподавателя живописи в старших классах средней школы.

Мэнсики иногда мне звонил – просто так, без какого-либо повода, и мы с ним болтали. Каждый раз он спрашивал, все ли по-старому в склепе за кумирней, и каждый раз я ему отвечал, что там нет никаких перемен. Так оно и было на самом деле. Склеп оставался плотно затянут полиэтиленовым тентом синего цвета. Иногда на прогулке я заглядывал в то место, чтобы проверить, но никаких следов не замечал. Никто не пытался его содрать, все камни-грузила тоже покоились на своих местах. И больше с этим склепом не происходило ничего странного и подозрительного. Не доносился посреди ночи звон погремушки, не появлялся Командор (равно как и кто-либо другой). Склеп попросту мирно существовал среди своих зарослей. Напрасно раздавленный гусеницами экскаватора мискантус постепенно обрел прежнюю бодрость и опять разросся, укрыв склеп своими буйными стеблями.

Мэнсики считал, что все дни, пока меня не было дома, я безвылазно провел в склепе. Как мне удалось там очутиться, он объяснить не мог, но ведь обнаружил он меня именно там. Это неоспоримый факт, опровергнуть который невозможно, а потому он и не связывал мое исчезновение с пропажей Мариэ. Для него два этих события – случайное совпадение. Я попытался осторожно прощупать, не возникало ли у него ощущение, как если бы в те напряженные дни кто-то украдкой прятался у него дома. Но никакой опаски в его ответах не уловил – судя по всему, Мэнсики совсем ничего не заметил. Положим, так – но тогда выходит, что перед гардеробом запретной комнаты стоял не он? Кто же это мог быть?