Ускользающая тень

Но не поймана. А значит, надо действовать. Поджигаю конец нитки при помощи свечи. Огненная дорожка взмывает вверх и так же быстро гаснет. От нитки не остаётся и следа. Теперь и не скажешь, что ключ кто-то брал. Если на ключе останутся обгорелые остатки, они рассыплются от первого же прикосновения.

Дверь в кузницу закрывается. Надзиратель зевает в голос и потягивается. Шаги всё приближаются — кто-то движется тихо и легко, но целенаправленно. Кто-то миниатюрный. Сейчас меня тут застукают. Надо прятаться, но скрыться здесь негде. Поэтому тушу свечу, засовываю её за пояс и устремляюсь в единственном возможном направлении. Вверх.

Коридор узкий, в таком и двое-то с трудом разойдутся. Если упереться в одну стену ногами, а в другую руками, вполне смогу забраться под потолок. Чем выше, тем лучше, чтобы исключить всякий риск быть обнаруженной.

Крепко прижимаю ладони к стене, подпрыгиваю и упираюсь одной ногой, потом второй. И вот я вишу параллельно полу. Как бы не свалиться. Грубый кирпич впивается в руки, но продолжаю упрямо «шагать» по стене, напрягая все мускулы, пока не оказываюсь под самым потолком.

Застываю, растягиваясь между стенами. Всё-таки далековато они друг от друга, держаться тяжело. Вдобавок я плохо питаюсь и давно не тренировалась. Не знаю, долго ли смогу продержаться в таком положении.

Напрягаю суставы, и тут появляется человек, от которого я прячусь. Рабыня. Эскаранка. На ней белое платье, рукава и подол расшиты священными мантрами гурта, прославляющими Законы и их мудрость. Девушка совсем молоденькая. Лет шестнадцать, может, семнадцать. Хорошенькая, стройная, светлые волосы уложены в замысловатый узел на затылке. Проходит подо мной, не поднимая глаз. Если подумать, люди вообще никогда вверх не смотрят. Девушка тихонько стучится в дверь. Медленно, четыре раза. По такому стуку узнают раба.

Некоторое время внутри ни звука. Наконец слышу, как надзиратель снимает ключ с гвоздя и вставляет его в замок. Ничего не заподозрил, но я даже порадоваться своей удаче полноценно не могу — руки огнём горят. Начинаю произносить в уме мантры, вводя себя в состояние неглубокой медитации. Так легче контролировать свои мышцы. Расслабляться нельзя ни в коем случае.

Дверь открывается.

— От всего сердца молю простить меня, — произносит рабыня на безупречном гуртском, делает мимолётный жест рукой и чуть приседает. — Ибо по рождению своему я несовершенна…

Это ритуальные фразы, поэтому надзиратель просто отмахивается.

— То есть скальных летучих мышей на кухне нет?

— Надзиратель Арачи, их отложили для пира в честь прибытия премного уважаемого Старейшины. Я молила, чтобы ради вас сделали исключение, но меня отослали прочь…

Арачи снисходительно улыбается и берёт её за подбородок. Девушка явно расстроена. Всю жизнь её учили служить расе хозяев, которую она искренне считает высшей. Рабыня боится не наказания. Она переживает из-за того, что плохо служит господину.

Покорность и услужливость девушки приводят меня в ярость. Нет, не на неё. Что взять с несчастной дурочки? Я злюсь на них, наших врагов. Людей, которые сделали её такой. Она молода, красива и сейчас должна бы жить в Вейе или танцевать с парнями в своей деревне. Да что угодно лучше такой жизни. И тут ненависть заполняет моё сердце целиком, плещет через край, и я уже не в силах её сдерживать. Это чувство со мной всю жизнь. Обычно мне удаётся держать его под контролем, но избавиться от жгучей ненависти раз и навсегда невозможно. Забываю о том, что надо медитировать, и сразу начинаю ощущать боль в суставах, плечах, спине, руках, ногах… Если бы не регулярный физический труд, вряд ли смогла бы продержаться так долго. Но больше не могу… сейчас упаду…

— А есть на кухне что-нибудь, что не отложено для пира? — спрашивает надзиратель.

— Мясо ящерицы, очень много, надзиратель Арачи. Доставили прямо с лавовых равнин…

— А когтехвост есть?

— Хозяин, повара прямо сейчас тушат мясо когтехвоста и панцирника…

— Звучит аппетитно. Принеси мне немножко.

— Во имя Маала, повинуюсь.

Девушка снова рисует в воздухе знак рукой, кланяется и закрывает ладонями лицо, будто прячась. Идёт прочь, но вдруг останавливается и поворачивается к Арачи.

— Чего тебе? — спрашивает надзиратель.

— Хозяин, я только что слышала какие-то звуки. Мне показалось, будто кто-то стучался в вашу дверь…

— Ты здесь кого-нибудь видишь? — отвечает на это Арачи.

— Да-да, вы правы. Я ошиблась. Прошу прощения…

Теперь девушка наконец-то уходит. Надзиратель стоит в дверях, глядя ей вслед. Не поймёшь, что он к ней испытывает — то ли похоть, то ли своеобразную нежность. Похожую испытывают к любимым, привычным вещам. Мои мысли туманит гнев. Ноги и руки трясутся. Боль впивается острыми когтями в плечи, ягодицы, бёдра. Пальцы немеют. Кажется, словно кисти рук вот-вот оторвутся от запястий.

Давай, выродок, иди внутрь, а иначе на месте тебя прикончу…