Услады Божьей ради

По мере того как шло время, мой дед все больше проникался симпатией к генералу де Голлю, который, впрочем, по его мнению, слишком близко ставил себя к таким людям, как Карно и Гамбетта, а также Людовик XIV, Жанна д’Арк, Турвиль, Ришелье и Сюфрен. Чаще всего он говорил о чести и душе Франции. «Душа Франции! Она с теми, кто продолжает бороться всеми имеющимися способами, с теми, кто не отказался от борьбы, с теми, кто в один прекрасный день будет праздновать победу». Постепенно он стал отождествлять себя с карающим мечом борющейся Франции. Вместе с тем дедушка упорствовал в своем убеждении, что маршал Петен, со своей стороны, представляет собой щит, прикрывающий страдающую, подавленную Францию. Споры с Клодом касались главным образом этого пункта. Очень скоро, с начала 1941 года, а еще больше — в 1942 году, уже никто из нас не осуждал де Голля и не отрекался от него. Спорным оставался только вопрос, можно ли быть лояльным одновременно и по отношению к Петену, и по отношению к де Голлю. Клод был уверен, что нет, дедушка думал, что можно. Он не мог согласиться и даже понять, на каком это основании генерал дисквалифицирует маршала. Он восхищался мужеством и энергией де Голля, его чувством долга и идеала, его прозорливостью и даром вождя, но, по его мнению, происхождение полномочий генерала оставалось запятнанным мятежом и незаконностью. И спорщики доходили до удивительных парадоксов. Дедушка, всю жизнь поносивший демократию и республиканские порядки, упрямо считал голосование 9 и 10 июля 1940 года в казино в Виши решающим признаком законности правления маршала. А Клод, радостно приветствовавший в 1936 году победу Народного фронта и новый, демократический состав палаты депутатов, теперь отрицал правомочность депутатов все той же палаты и сената, которые проголосовали 649 голосами против 80 за предоставление полномочий маршалу Петену. Дедушка желал прежде всего примирения меча и щита. И он ждал, когда Вейган, сам Петен, от которого он с нетерпением ожидал переезда в Северную Африку, Дарлан, а потом Жиро или Эррио предпримут шаги по объединению французов. Клод совсем иначе относился к этой проблеме. Он считал, что Петен, сам того, может быть, не желая, стал идеальным инструментом в руках немцев. Какой-нибудь немецкий проконсул, протектор или гауляйтер не смог бы завести французов по пути покорности и коллаборационизма так же далеко, как их завел маразматик-маршал. Помню, как Клод, приехав на ночь-другую, пока в доме нет немцев, садился перед радиоприемником с бумагой и карандашом и записывал, дрожа от гнева, фамилии тех, чья гнусность, по его мнению, превосходила все пределы. «Лаваль: расстрелять, Дарлан: расстрелять, Пюшё: расстрелять, Филипп Анрио: расстрелять, Бразильяк (тут он на секунду задумался): расстрелять, Анри Беро: расстрелять, Дорио: расстрелять, Деа: расстрелять… И Петен: расстрелять».

Дедушка вздрагивал: расстрелять Петена? «Вот именно, — говорил Клод. — Больше всех виноват Петен, маскирующийся под идеалиста, лицемерный предатель, мазохист-пораженец, это он прикрывает своим псевдоотеческим видом и порочным авторитетом все преступления и подлости. Даже Лаваль и тот лучше, — говорил Клод. — Он причиняет меньше вреда». Дед защищал маршала, пытался обменять его на Лаваля, живописал ужасную ситуацию, в которой находилась бы Франция, если бы не Петен. Клод не считал, что режим маршала предпочтительнее, чем прямое господство гитлеровцев, приводил пример Бельгии и Голландии. Он договаривался до того, что желал, чтобы французы испытали еще более кровавые репрессии, чтобы они быстрее встали бы на сторону де Голля и сопротивления захватчикам, маскирующимся под партнеров, под грубоватых друзей, порой почти под союзников, с помощью лицемерной неясности и уловок вишистов.

Нетрудно было понять, почему наш дед склонялся в пользу Петена: во-первых, возраст, но еще и крах демократического строя и неожиданный возврат к монархии. Был еще один человек, стоявший в тени, а точнее, на втором плане, который занимал парадоксальную позицию в центре создавшейся новой ситуации, когда рухнул республиканский строй, а с ним и все отечество. Этим человеком был Моррас. И маршал Петен, и генерал де Голль, оба противника, поддерживали привилегированные отношения с доктриной Морраса. Клод рассказал Филиппу, что, когда генерал де Голль прибыл в Лондон в июне 1940 года, англичане, естественно, пытавшиеся побольше узнать об этом с неба свалившемся на их остров французском офицере, которого окружали люди неизвестные и не поддерживали соотечественники, чьи имена были им известны, нашли в архивах одну-единственную старую хвалебную статью о нем, напечатанную в «Аксьон франсез» за подпись Шарля Морраса.