Услады Божьей ради

Другой такой момент оказался связан с Мишелем Дебуа. После тех лет, когда мы вместе учились у Жан-Кристофа Конта, и после его женитьбы на моей сестре Анне Мишель следовал двумя явно расходящимися путями: занимая все большее место в деловых контактах семьи и в руководстве ими, он все больше сближался с социалистами. Помню, он всегда интересовался экономическими и социальными проблемами и, еще при Жан-Кристофе, усиленно изучал историю французского социализма. В политическую борьбу он не вмешивался, но его всегда привлекал социализм Прудона и Жюля Геда, более близкий к Жоржу Сорелю и Пеги, чем к Марксу или Ленину, социализм с примесью прогрессивного христианства. В конце 30-х годов положение Мишеля Дебуа было в чем-то уникальным: тесно связанный с некоторыми католическими и профсоюзными движениями и очень враждебно относившийся к сталинскому коммунизму, он вместе с тем играл немаловажную роль в деловом и финансовом мире. К концу жизни дядя Поль часто прибегал к его помощи, чтобы прикрыться от нападок слева, и вместе с тем использовал своего отца и память о своем деде, чтобы прикрыться от ударов справа. Не раз возникали слухи о том, что Мишель якобы встал на путь активной политической деятельности. Ему предлагали депутатские кресла с обещанием в скором времени дать и министерский портфель в Третьей республике, которой тогда, как потом выяснилось, жить оставалось совсем недолго. Он всегда отказывался от этих предложений, предпочитая заниматься бизнесом, где он преуспевал с блеском. Но после смещения Лаваля маршал Петен вызвал его к себе, и он стал играть теневую, но важную роль в правительстве Виши то как руководитель кабинета различных министерств, то как советник самого главы государства.

Не буду входить в детали дискуссий, по поводу которых и так было немало чернил пролито и произнесено много горячих речей. Целыми вечерами, а то и ночами мы с Клодом и Филиппом, а то и с дедушкой обсуждали со всех сторон ситуацию, в какой оказался Мишель Дебуа. Мишель никогда не выдавал евреев и участников Сопротивления. Не раз он даже спасал от гестапо многих макизаров-партизан, которых тогда называли террористами. Однако он верил, как и Лаваль, которого он, кстати, не любил, в победу Германии. Хотя Мишель Дебуа был самым умным из нас — ну, может быть, вместе с Клодом, — он, подобно Бразильяку, о котором я уже говорил и с которым он не имел ничего общего, сделал самую большую ошибку. А вот наименее умным из нас — говорю это без ложной скромности — был, конечно, Филипп. Но какой-то смутный инстинкт, приступ национализма, неясное чувство традиционализма, а самое главное, почти иррациональный переход на сторону де Голля спасли его от катастрофы. А все исключительные способности Мишеля Дебуа ввергли его в беду, от которой не было спасения. Помню его изумление, когда он понял, что войны между Гитлером и Сталиным оказалась недостаточно, чтобы мы с Филиппом встали на сторону немцев. «Ну, Клод понятно, — говорил нам Мишель. — Думаю, что русско-германская война еще больше укрепит его в безумных убеждениях. Но вы! Вы!» Судьбу людей решают не столько идеи, комбинации которых слишком часто создают неустойчивое равновесие и способны изменяться в мгновение ока, а обстоятельства и характеры людей, то есть вещи, одновременно и самые поверхностные и самые глубокие. Судьба Мишеля была предрешена. Он начал с экономического сотрудничества с немцами, слепо доверялся директивам маршала и, возможно, брал на себя часть ответственности, но не в том, в чем его несправедливо упрекали, не в выдаче коммунистов оккупационным властям, а в том, что защищал то одного, то другого подозреваемого или заложника, что автоматически вызывало наказание других, чаще всего коммунистов.