Условия человеческого существования

Но прежде чем Саса успел ответить, за дверью послышались шаги и раздался голос самого Ёсиды:

— Пять человек на работу!

В комнате вместе с Кадзи было четверо новобранцев. Мори, который не участвовал в разговоре и готовился заступать в караул, переглянулся с остальными.

Открылась дверь. Вошел Ёсида. Отсчитал:

— Раз, два, три, четыре… Ну, хватит. Выходи строиться.

Трое двинулись и лишь один, стоя спиной к Ёсиде, не шевелился. Ёсида сделал шаг вперед. Только один шаг. Он узнал Кадзи. Тот снял ремень и зажал его в руке. Обернуться и хватить с размаху по ненавистной физиономии? Под письмом Митико бешено стучало сердце. Этот удар все изменит. Худо ли, хорошо ли, все сразу изменится.

В следующую минуту Ёсида, побледнев, выдавил:

— Ты, Кадзи, тоже иди…

Голова Кадзи сработала, не дала воли слепой ярости. Скажу, что еще не доложился о прибытии, и все тут. Куда спешить? Но вместо этого он сказал:

— С Охарой нас как раз оказалось бы пятеро, господин ефрейтор.

Увидев ремень в руках у Кадзи, Ёсида струсил. Впервые в жизни он струсил перед младшим по чину. И хоть бы один старослужащий рядом! О, тогда Ёсида без колебаний разделался бы с Кадзи. Теперь глаза Ёсиды лихорадочно бегали. Нужно было срочно восстановить престиж ефрейтора. Ударить — в ответ засвистит ремень. Об этом предупреждало белое как полотно лицо Кадзи.

Фортуна однако охраняла Ёсиду. Дверь распахнулась и на пороге появился Хасидани.

— Эй, кто-нибудь! Приведите в порядок мое обмундирование. Начальника караула приходится сменять, провались он пропадом!

Поединок не состоялся.

— О, господину унтер-офицеру придется сменить начальника караула? Вы даже не отдыхали, — залебезил Ёсида.

Но Хасидани уже смекнул, что здесь должно было произойти.

Ёсида поспешил смыться, захватив на работу лишь двоих — Сасу и Канасуги. Как только за ними захлопнулась дверь, Хасидани подошел к Кадзи.

— Только попробуй что-нибудь выкинуть до моего возвращения! Если уж ты непременно хочешь помериться с ним силой, — продолжал он, — сделаешь это вот здесь, на моих глазах, когда я вернусь.

Кадзи пристально посмотрел на Хасидани. Противник — ефрейтор, судья в схватке — унтер-офицер, оба старше его по чину. Итак, исход предрешен. Кадзи усмехнулся — не над предложением Хасидани, а над собой. Раз промедлил, значит, никогда не решится… Он может лишь хорохориться да подзуживать себя. Где ему решиться!

— Понял? — переспросил Хасидани.

— Так точно.

Он понял одно: даже если Хасидани разрешит драться, Хино никогда этого не допустит. Кадзи почувствовал, что окончательно теряет почву под ногами.

Командуя новобранцами в каптерке и вспоминая побелевшее лицо Кадзи, Ёсида все больше распалялся. Самым нестерпимым для него было то, что падает его престиж. Личной злобы Ёсида не питал ни к кому, он просто школил новобранцев так, как школили в свое время его. А этот Кадзи непростительно задавался. Повысили — вот и думает, что ему все можно. Ёсиде нечего его бояться, пусть сам поостережется. Спать спокойно не можешь, если он поблизости, вот до чего дошло!

В эту ночь Кадзи, измотанный бесконечными дежурствами, спал как сурок. Среди ночи он внезапно почувствовал, что задыхается. Что-то мешало дышать. Он рванулся, отгоняя от себя кошмары. Рот и нос закрывала маска из сильно намоченной туалетной бумаги. Он сорвал ее, вздохнул полной грудью, приподнялся на койке. Кадзи бросил взгляд в сторону Ёсиды. Спит, а может, притворяется, что спит. Скатав бумагу, Кадзи швырнул комок в Ёсиду. Тот никак не реагировал. Кадзи лег. Впервые представил себе, как убивает Ёсиду. Обида за Охару, отвращение к армейским порядкам — все теперь вылилось в лютую, беспредельную ненависть к Ёсиде.

43

Синдзе заступил в ночной караул вместе с Баннаем. Баннай был инициатором расправы, учиненной над ним в День армии. Синдзе не забыл об этом. Баннай тоже помнил, хотя и не придавал случаю особого значения. Возможно, он считал, что расправа — дело прошлое и, раз случай его свел с Синдзе на посту, нужно это прошлое похоронить. Как бы то ни было, он заговаривал с Синдзе и вообще вел себя мирно, хотя во всех его словах и сквозило чувство превосходства.

Они шли по тропинке на сторожевой пост Б. Стояла лунная весенняя ночь. Баннай просто извел Синдзе своими разговорами. Говорил он больше о женщинах, бахвалился многочисленными победами, пространно рассказывал о том, как то одна, то другая ползала на коленях, умоляя его связать с ней жизнь. Можно было подумать, что Баннай только и делал, что радовал прекрасную половину рода человеческого. Рассеянно слушая его, Синдзе размышлял, может ли русский солдат оказаться таким вот пустым бездельником и вралем. Он вспомнил слова Кадзи о прекрасном цветнике по ту сторону границы и невольно задумался, чем объясняется красноречие таких вот, как Баннай, которых хлебом не корми, только дай потрепаться о своих похождениях. Верно, только одним — бесконечной скудостью их духовной жизни! А Баннай все тянул свое.