Условия человеческого существования

— Я не намерен, не могу упрятать за решетку, оторвать от общества энергичного, способного японца, отдающего все свои силы нашему делу из-за какого-то лентяя, к тому же еще военнопленного. Ясно?

Кадзи понял, что спорить бесполезно.

— Разумеется, вы не можете… — И Кадзи пошел к двери.

Куроки окликнул его. Директорский голос звучал почти дружелюбно:

— Я хочу, чтобы ты правильно меня понял.

— Вы думаете, я могу вас понять?

— Объясню, — лицо директора снова стало жестким. — Если ты — начал он раздельно, — не считаясь с трудным положением, в каком сейчас находится рудник, возбудишь дело против Окадзаки, пиши и обо мне как о его соучастнике. Я соучастник! Все успехи и срывы моих подчиненных — мои успехи, мои срывы. Мне не хотелось бы говорить это тебе, очень ценному и способному специалисту, но я обязан это сделать, поскольку считаю, что потеря такого дельного работника, как Окадзаки, причинит руднику тяжелый ущерб. Я приложу все силы, чтобы суд решил дело не в твою пользу. А сил у меня на это хватит.

Выражение недоумения, мелькнувшее на лице Кадзи, сменилось гневом.

— Вы хотите сказать, что не остановитесь даже перед фальсификацией фактов?

Но раньше, чем Кадзи, сверля директора глазами, успел подойти к нему вплотную, вперед вышел Окидзима. Он дернул Кадзи за рукав и подтолкнул его к двери.

— Полагаю, вы предупредите, чтобы ничего подобного больше не повторялось? — тихо спросил Окидзима.

И без того багровое лицо директора стало фиолетовым. Он молча кивнул.

— Как прикажете написать в донесении?

Директор, испытавший за несколько минут и страх, и гнев, и успокоение, тяжело дышал.

— Гм, ну что-нибудь вообще… Несчастный случай… Ну, упал, скажем, в рудный спуск, что ли… Такое часто бывает… — Он отер пот со лба.

Подталкивая Кадзи, Окидзима вышел из кабинета.

33

Уже смеркалось, когда Ван наконец дождался Кадзи. Кадзи шел вдоль проволоки, опустив голову, но, заметив Вана, остановился.

— Одного нашего, говорят, избили, — сказал Ван. — Как он?

— Умер.

— Если вы пришли сообщить об этом, соберите всех и объясните, так будет лучше.

Да, конечно, так следовало бы сделать. Но с какой стати он будет заглаживать чужие грехи?

— Я не за этим пришел, — холодно ответил Кадзи. — Я здесь проституток жду, понимаешь ты! К вам сейчас приведут баб!

Ван молчал. Он искал какое-нибудь жестокое, резкое слово, которое побольнее ударило бы этого японца. Он уже приготовился выпалить это слово, но передумал. К ним приведут женщин, сюда, за колючую проволоку… Ван не удержался от улыбки.

Кадзи покоробила эта улыбка. Он презрительно посмотрел на Вана. «Нажраться да опростаться» — вспомнил он слова Куроки о роде человеческом.

Подошел Хоу, староста четвертого барака. Ван что-то сказал ему очень быстро. Кадзи не понял что. Хоу побагровел и угрожающе шагнул к Кадзи. Его остановила колючая проволока, но это только разожгло его ярость.

— Все, что говорили, все ложь! Японцы и здесь нас убивают. Зачем говорили, что здесь не будут убивать? Все одни сказки!

Кадзи вспыхнул.

— Не я же его убил!

— Ты японец, — зло сказал Хоу по-китайски, — ты и в ответе!

Если бы Кадзи не знал ни слова по-китайски, он понял бы все равно.

…Когда Окидзима уволок его от директора, он, скинув с себя его руку, крикнул, что никто не заставит его написать в донесении, будто спецрабочий погиб при падении в рудный спуск.

Окидзима настаивал.

— Нет, напишешь.

— Нет, не напишу! — кричал Кадзи, и когда выведенный из себя этим упрямством Окидзима поинтересовался, что же он сделает, Кадзи заявил, что «добьет Окадзаки».

— Не болтай глупостей! — Окидзима тряхнул Кадзи. — Тебя попросту выставят вон… или переведут из отдела. А что станет с остальными шестью сотнями пленных без тебя, ты подумал?.. Эх, ты! Лишь бы не поцарапать свою совестишку, а что будет с остальными людьми — тебе наплевать!

Кадзи вырвался и пошел прочь. А потом сам же ждал Окидзиму у дверей конторы.

— Таких, как я, раздвоенных, половинчатых личностей, среди студентов было много, — задумчиво объяснял он. — Они «просвещали» массы. За это их арестовывали, мучили. И хотя в тюрьмах они держались стойко, но в конце концов все-таки обращались в «истинную веру». Не потому, что страшились пыток, нет! Боялись похоронить свою молодость в застенках. И все они оправдывали свое отступничество совершенно одинаково: чем влачить бессмысленную жизнь за решеткой, лучше притвориться «обращенным», выйти на свободу и снова включиться в движение… Если бы это было шаг назад, два шага вперед! Нет, это было шаг назад и еще два шага назад… Назад и назад! Всю жизнь! Посмотри хотя бы на меня. Непрерывные попытки самооправдания и непрерывное утверждение шкурного эгоизма! Ты хочешь, чтобы я и дальше шел по этому пути?