Условия человеческого существования

Десять дней он тянул с выполнением этого гнусного распоряжения. Но сегодня по телефону директор уже официально напомнил, что это приказ, и потребовал его немедленного исполнения. У Кадзи создалось впечатление, что директору хотелось не столько ублажить спецрабочих, как укротить строптивого подчиненного.

Стараясь глядеть в сторону, Кадзи торопливо пересек мост. Его смущение забавляло женщин. Одна из них вдогонку Кадзи стала распространяться о своих прелестях.

Кадзи прибавил шагу и, подавляя желание грубо прикрикнуть на них, скрылся в дверях «заведения». Помещение напоминало спальный вагон. По обеим сторонам коридора — кабинки с занавесками вместо дверей. Кабинки с откинутыми занавесками были свободны. Опущенная занавеска означала, что в кабинке гость. Из глубины коридора выплыла содержательница мадам Цзинь. Грубый грим очень портил ее еще недавно красивое лицо. У мадам Цзинь были отяжелевшие формы и выражение делового достоинства на лице.

Скрестив на груди полные, мягкие руки, она улыбалась Кадзи и на плохом японском приветствовала его, заявив, что такого гостя она примет сама.

— Без денег! Господин Кадзи большой паек дает.

Кадзи не знал, куда девать глаза. Заикаясь, он изложил суть дела: нельзя ли направить в бараки спецрабочих сорок женщин? Платит контора рудника.

Мадам Цзинь подняла на Кадзи большие маслянистые глаза.

— За колючую проволоку?

Кадзи кивнул. Она хрипло и коротко рассмеялась, затем прокомментировала все это на свой лад.

— В строй в две шеренги становись…

Кадзи запылал от стыда.

— Я понимаю. Если это невозможно — скажите.

— Почему невозможно! У нас торговля, платите и получаете, сегодня надо — сегодня будут.

В коридор высовывались головы из кабинок, затем стали выходить и сами женщины.

Кадзи заторопился. Попрощался.

На мосту ему снова преградили дорогу. Некрасивая грустная женщина, та, что не приняла участия в шутках подруг, когда Кадзи шел сюда, стала говорить ему, путая китайские и японские слова, что он злой человек, что японские женщины такого себе не позволят — там за колючей проволокой. И, почти плача, пригласила его принять участие в том, что он готовит для других.

Кадзи глядел на лицо женщины и уже не видел ее уродства. Она похожа на Митико, с ужасом подумал он.

— Если не хочешь, можешь не ходить, — мягко оказал он.

И она закричала, что она-то не пойдет, сколько бы ни сердился «большой японский начальник». Она не пойдет!

— Эй, Чунь-лань, одна увильнуть хочешь? Не выйдет! — крикнули сзади.

Кадзи оглянулся. Они собрались все у двери и видели эту сцену.

— Почему одна? — закричала женщина с моста. — Всем противно, потому я и сказала…

Но к ней уже спешила мадам Цзинь.

— Пойдешь или нет, решаю я, а не ты, — властно крикнула мадам Цзинь.

Женщины мгновенно смолкли. Угодливо улыбаясь, содержательница заверила Кадзи, что вечером, после ужина, сорок ее девушек будут, как приказано, на руднике.

У Кадзи чуть было не сорвалось: «Да не посылайте вы их». Но он пробормотал: «Хорошо, пожалуйста», — и заспешил прочь.

Он вполне сознательно взял на себя роль зазывалы публичного дома. Сорок женщин на шестьсот мужчин — это устроил он, Кадзи, на всех углах кричащий о том, что с людьми надо поступать по-человечески!.. Грязь, постыдная грязь! Позорное, мерзкое безволие! Он мог бы отказаться, но у него не хватило характера. Мерзость, мерзость, и нечего прятаться за приказ директора! Сам согласился, сам взял на себя, сам!

По дороге от рудника несли кого-то на носилках. Рядом с носилками шел служащий из его отдела.

— Что случилось? — спросил Кадзи, подбежав к носилкам.

— В штольне попало от Окадзаки.

Вместо лица у человека на носилках было кровавое месиво.

— В амбулаторию! — крикнул Кадзи, а сам со всех ног кинулся в главную контору,

32

— Если мы будем смотреть на это сквозь пальцы, мы скоро останемся без рабочих, — наседал Кадзи на директора.

Что скажут они про него, если он не добьется справедливости? Двуличный, лгун, обманщик! И будут правы. А Митико?

Окидзима стоял рядом и несокрушимо молчал.

— Жизнь человека, кто бы он ни был, не вещь, которую можно списать за износом, — доказывал Кадзи. — Я возбуждаю против Окадзаки дело по обвинению в нанесении увечий, приведших к смерти.

— Да успокойся ты наконец. — Директор даже откинулся на спинку кресла, чтобы быть подальше от возбужденного Кадзи. — Возможно, ты по-своему и прав, но надо же брать шире! Конечно, очень плохо, что Окадзаки прибегнул к излишнему, неоправданному насилию. Но двигала-то им преданность делу, стремление выполнить приказ, повысить добычу руды! Иными словами, он руководствовался патриотическими чувствами. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Кадзи замотал головой.

— Нет, не понимаю! Подобные зверства оправдания не имеют! Что про нас можно сказать? Что у нас творится?

— Война у нас, вот что! — в тон Кадзи крикнул директор, словно ожидавший этого вопроса, и в уголках его губ мелькнула улыбка. — Война — этим объемлется все, что мы делаем. И перед великой целью мелкие ошибки и оплошности…

— Это оплошность?! — забывшись, Кадзи стукнул ладонью по столу.

Директор поднялся.