Услуга

Близкие Румянцева все как один уверяли Шахова, что представить Виктора в роли насильника, грабителя или хулигана невозможно. Но сведениями, которые опровергли бы показания Захаровой, опера никто не порадовал. В тот вечер Виктор, как и почти вся местная молодежь, отправился в Дом культуры на дискотеку, которую городские власти устроили для старшеклассников по случаю наступающего Нового года и начала зимних каникул. Виктор пришел туда с товарищами – Сергеем Брагиным, Геннадием Митрюком и Валерием Гудковым, – но вскоре они потеряли друг друга, что неудивительно в такой толпе, да еще в темноте. До половины одиннадцатого несколько знакомых ребят видели Виктора, танцующего в разных компаниях, но позже он никому на глаза не попадался. То есть вполне мог уйти с дискотеки и отправиться к станции, до которой от ДК десять минут ходу.

Другой вопрос – зачем? Зачем парню, который веселился в свое удовольствие, танцевал, болтал с приятелями, флиртовал с девушками, вдруг понадобилось уходить в ночь и холод, чтобы подкараулить в кустах случайную прохожую? Самохин прав: если бы его племянник захотел сексуальных приключений, далеко ходить ему было не нужно. Девушки к местной знаменитости благоволили – это подтвердили практически все знакомые Виктора. И добро бы он напился – от пьяного подростка можно ожидать чего угодно. Так ведь нет! Товарищи по команде в один голос говорят, что Виктор ни за что не стал бы нарушать режим за четыре дня до районных соревнований, на которые обещал приехать тренер российской юношеской сборной, чтобы отобрать самых перспективных боксеров. И медэксперт позже подтвердил, что, судя по содержанию алкоголя в крови, Румянцев выпил не больше баночки пива.

Тем не менее факт остается фактом. Виктор ушел с дискотеки, а после полуночи его тело нашли неподалеку от станции рядом с перепуганной Захаровой. Одежда девушки была измазана грязью, а в двух шагах от тела Румянцева лежала вязаная шапочка с вырезанными для глаз дырами. И волосы, найденные на этой шапочке, принадлежат убитому. Словом, все подтверждает показания Захаровой. К тому же ее знакомые уверяют, будто Вера никогда не лжет. И Шахов пришел к неизбежному выводу, что этот случай – не исключение. О чем и сообщил Самохину в самых осторожных выражениях.

И вот теперь Егор плачет навзрыд, а Шахов мучается чувством вины. Но что он может поделать? К Захаровой капитана теперь не подпустят на пушечный выстрел. А правды, кроме нее, похоже, никто не знает.

Словно бы для того чтобы усилить дискомфорт опера, Самохин поднял голову и посмотрел на коллегу умоляюще.

– Макс, прошу тебя… Ты ведь все понимаешь. Помоги…

И Шахов запихнул обратно в глотку уже заготовленные слова сожаления.

– Ладно, Егор, попробую еще раз. Но на твоем месте я бы особенно не надеялся…

В списке свидетелей у Шахова было шестьдесят восемь человек. За минувшие четыре дня он опросил шестьдесят шесть. Учительницу Захаровой по литературе и одного парня из секции, где занимался Румянцев, опер дважды не застал дома и решил махнуть на них рукой. Что могут изменить показания двоих, если остальные на разные лады твердят одно и то же? Тем более что эти двое не были в близких отношениях с героями трагедии. Просто знакомые – одни из многих. Но теперь, пообещав Самохину предпринять еще одну попытку, Шахов понял, что должен "добить" список. В конце концов, эти двое – его последняя надежда спасти честь погибшего парня.

Людмила Петровна Бубенцова ничего нового к сложившейся у Шахова картине не добавила.

– Нет, я никогда не видела Веру в компании этого мальчика, – сказала она, возвращая оперу фото Румянцева. – Равно как в обществе другого мальчика или мужчины. Вообще-то я бы сильно удивилась, если бы узнала, что у Захаровой роман. Не тот у нее характер.

– А какой у нее характер? – спросил Шахов, заранее зная ответ.

– Совершенно не женственный. Цельный, прямолинейный, негибкий. Если говорить о наиболее заметных чертах, я бы выделила обостренное нравственное чутье и прискорбное отсутствие такта. Такие сильные личности могут вызывать у окружающих уважение, даже восхищение, но не любовь.

– Она вам не нравится?

Людмила Петровна смутилась.