Услышь нас, Боже

Капитана правильнее называть «командир корабля». На французских судах капитан – это первый помощник. Второй помощник у них называется старшим лейтенантом и т. д. Колорит больше военно-морской, чем торговый. Командир корабля пользуется освященной веками начальственной привилегией обедать в одиночестве. Интересно, мой дед поступал так же? Если кто подумает, что на судне царят антидемократические порядки, он будет очень далек от истины. Все одинаково вежливы и любезны – первое необходимое условие любой демократии. Возможно, отчасти это обусловлено присутствием Примроуз, но у французов галантность в крови. Здесь нет притеснений, нет травли, нет того мелочного снобизма, что бытовал на английских грузовых судах. Как бывалый матрос я нюхом чую подобные вещи. Я помню вечные споры между боцманом и судовым плотником, кто из них выше по рангу; плотник все-таки выше, хотя формально он относился к техническому персоналу. Помню того беднягу, настолько затравленного всей командой в его первом рейсе, что, когда грянул шторм, он встал на палубе с наветренной стороны и молился, чтобы его смыло за борт. Что уж тут говорить о юнге, которого запирали в гальюне. К тому времени, как мы дошли до Дайрена (ныне он называется Дальний и арендован Россией), у половины команды был сифилис. За четыре месяца рейса здесь, на «Дидро», не было ни единого случая венерических заболеваний, говорит третий помощник, по совместительству – судовой врач, так что ему ли не знать. Это стоит запомнить, поскольку британцы считают, что дурные болезни – изобретение французов. И все же именно бабуля Британия открыла пенициллин. Вино к каждой трапезе – очень разумный подход. И еда, одинаковая для всех. Причем еда замечательная, в десять раз лучше, чем на старом добром американском сухогрузе, на котором мы ходили на Гаити, хотя весь провиант на обратном пути был американский. На английских судах, хотя в целом еда была лучше ее репутации, очень строго следили, чтобы простые матросы питались «поплоше», чем офицерский состав. Я два месяца не видел горячей еды на рейсе в Китай, в 1927 году. Возможно, сейчас стало лучше. Нашим единственным преимуществом был бассейн, который мы – пароход-угольщик – с помощью брезента оборудовали в запасном угольном бункере. Здесь так не получится, и очень жаль. Кочегары и помощники кочегаров – я был помощником – уже не страдают, их на судах попросту нет, но механики и машинисты страдают по-прежнему, в результате чего – очень даже достойная компенсация! – получают за едой двойную порцию вина. (Что в свою очередь объясняет, почему мы сидим за столом машинистов. Разумеется, получив недвусмысленное вежливое приглашение.)

…Кто я?..

…Большая черная птица сидит, распятая на салинге, ее крылья настолько огромны, что заслоняют свет фонаря на фок-мачте; капитан зовет нас посмотреть, говорит: «Я в жизни не стал бы стрелять в орла, да в кого бы то ни было, я никогда никого не убивал, но…» – «Зачем стрелять?! Даже не вздумайте!» – отвечает Примроуз. Это калифорнийский кондор (Gymnogyps Californianus) с размахом крыльев больше трех метров, этакий гриф-переросток или стервятник у Томаса Вулфа, очень редкий, практически вымерший вид; чуть погодя он исчезает так же таинственно, как появился.

Капитан (командир корабля) любит кошек, мастерски играет в шахматы, увлекается странными нелепицами вроде йо-йо, глушит ром перед обедом, спит в гамаке на мостике, потому что в каюте жарко, и категорически не желает говорить о политике. Он из тех капитанов, кто не просто любит свой корабль, он и есть свой корабль, но одновременно не чурается и примитивных уловок, к каким прибегают мужчины в тоске по оставшимся дома женам. В каждый рейс он берет на борт тонну песка для своих кошек, Гризетты и Пью. Замечательный человек, ходил еще под парусами, как мой дед. Юморной, доброжелательный, великодушный. Бесспорно, лучший из людей.

22 ноября. Залив Теуантепек: сапфировый штиль, долгие, почти незримые накаты волн, морская гладь словно шелк (говорит Примроуз). Летучие рыбы цвета электрик со стрекозиными крыльями мельтешат в тихом воздухе. Их внезапный стремительный след на воде, будто волшебник Просперо запускает крылатых духов, как мальчишка, пускающий «блинчики»; их недолгие восхитительные перелеты по воздуху подобны нашим мгновениям земного счастья; старая черепаха величаво проплывает мимо, глядит на нас с недоумением. Уоллес Стивенс в астральном теле пишет свои восхитительные стихи о Теуантепеке… Летучая рыба парит над сапфировым морем, а с небес ей навстречу устремляется альбатрос – чистый экстаз. Примроуз на седьмом небе… Сапотекское море… Прямо под носовой частью – акула, темный глянцевый силуэт с устрашающими плавниками, плывет быстро и плавно, уходит вглубь, становится синей, зеленой – и вот ее уже нет.

Мой верный Фенобарб[34], предатель как он есть? (Примечание для Мартина.)