Усмешка тьмы

Их голосам столь несвойственна подобная оживленность, что я подозреваю, что они кривляются на публику в лице Марка.

– Кто сменил мне музыку на вызове? – осведомляюсь я.

– Я, – признается Марк. – Думал, тебе понравится.

Какими бы благими его намерения ни были, сам факт того, что в моем мобильном копались, пока я сплю, несколько смущает меня – равно как и экспертные познания Марка в устройстве этих штук.

– Спасибо, дружище. Спущусь, как только причешусь.

Марк хихикает. Я бросаю трубку и выползаю из кровати. Сейчас я в своей спальне времен детства, приобретшей заплесневелый запах – столь слабый, что определить и устранить источник лично мне не представляется возможным. Вся комната выглядит выцветшей – не только мои подростковые плакаты с братьями Маркс и Тремя балбесами, расклеенные по скучным белым стенам. Мебель тут поистине музейная – особенно гардероб, чья дверца так и не научилась правильно закрываться. Когда я был ребенком, она, в силу своей легкой приоткрытости, живо напоминала мне проход в какие-нибудь зачаровывающие миры вроде льюисовских – лев, колдунья и платяной шкаф некогда успешно заменяли мне Святую Троицу, – но теперь я не удостаиваю ее и мимолетного взгляда. Только вспоминаю, что в детстве, играя в прятки, часто прятался там, придерживая отходящую дверь изнутри.

До полного просыпа мне еще далеко. Даже сейчас мне нетрудно убедить себя в том, что ванная, выложенная розовой плиткой, мало изменившаяся с допотопных времен, мне всего лишь снится. Хотел бы я так же внушить себе уверенность в том, что вчерашний поход в церковь – не более чем дурной сон! Даже после холодного душа ощущение близости какого-то внутреннего срыва не покидает меня. Хочется запереться от всех и не выходить, но увы – внизу меня ждут, и потому я без особого желания напяливаю на себя одежду.

На меня накатывает волна головокружения – из-за чего лестница кажется такой же крутой, как в Амстердаме. Все собрались в зале. Елка мигает огнями рядом с телевизором, столь же ветхим, как и тот, что я оставил в Эгхеме. На матери – шелковая пижама, обтягивающая ее кости. Отца упаковали в костюм и рубашку. Он подпрыгивает при виде меня – или делает вид, что подпрыгнул.

– Выпей, – приглашает он меня.

Понятно, что и он, и мама уже пропустили по рюмке. Даже кроткий рождественский поцелуйчик Натали пахнет алкоголем. Отец грузно поднимается с дивана и наполняет бокал сладким хересом.

– Давай-ка, – говорит он мне. – Догонись немножко.

В горле так пересохло, будто я кричал часами. Обоняние страдает от резкого запаха пыли на оранжевых прутьях электрического камина, встроенного в очаг. Какая трогательная композиция: пережиток прошлого, в который встроили симулякр из будущего. Несколько глотков хереса мало способствуют восстановлению моего иссохшего голоса, но я улыбаюсь и благодарю всех за всякие подарки, которые мой отец достает из-под мерцающего дерева: пучок носков, кальсоны в смайлик, коврик для компьютерной мыши.

– А теперь – молодежь! – объявляет моя мама и с тревогой смотрит, как Марк разворачивает книги, предназначенные для мальчиков примерно его возраста.

– Мы можем заменить их, если хочешь, – уверяет она. – Мы не знали, что ты настолько взрослый для своих лет.

– Все в порядке, они смешные, – говорит он с широкой улыбкой.

Быть может, она чувствует, что энтузиазм в его голосе отдает фальшью, и вымещает досаду на отце, недовольно хрюкая каждый раз, когда он, раздавая подарки и напитки, загораживает ей телевизор.

Я купил Марку компьютерную игру – что-то про город, в котором ни один маршрут не ведет в одно и то же место дважды и где никогда нельзя заранее сказать, что за дверью, которая уже была открыта. Он горячо благодарит меня – несмотря на то что опробовать новинку сможет только дома.

Я чувствую нехватку доступа к своему компьютеру – не только к работе над своей книгой. Может быть, это еще одна причина, по которой мой разум не хочет функционировать – стоят ли все эти ненужные праздничные мелочи тех усилий, которые тратятся на их осознание? Марк начинает играть в игру на мобильном телефоне, который ему подарили родители Натали, и у меня такое чувство, будто он отыгрывается за меня и мое желание быть в другом месте. Видя, чем он занимается, моя мама считает нужным заметить:

– Готова поспорить, у тебя никогда не было такого рождественского обеда, как здесь.

У меня вот такого, как этот, точно не было. Либо с моего детства спадает пелена ностальгии, либо ее стряпня с возрастом стала хуже. Возможно, она переживала, чтобы все приготовилось как надо. Мы с Натали и Марком сыпем скромными похвалами, но это не отменяет того факта, что индейка, картофель и сосиски зажарены до черноты непроявленной пленки. Я считаю выстроенные на подоконнике бутылки вина и ужасаюсь – неужто мои предки взаправду осушили семь бутылок? Я делаю еще один глоток десертного вина, дабы подсластить вкус обугленного пудинга.

– Кто на прогулку, растрясти жирок? – вопрошает мама, пока мы сгружаем все тарелки и утварь в каменную раковину под влажным серым экраном окна.