Усмешка тьмы

– Теперь посмотри, что ты вынуждаешь меня сказать, – шипящим голосом выдаю я ему в ухо, надеясь, что мать с отцом мало что услышат. – Прекрати, если хочешь счастливого Рождества. Просто прекрати.

Улыбка рушится мгновенно – будто я ударил его по губам. Марк выглядит так, словно его предали, – интересно, на какую другую реакцию с моей стороны он рассчитывал? Когда я смотрю на Натали в надежде, что она одобрит такую строгость, она не выглядит особо впечатленной. Видимо, ей неприятно слышать, когда ее сына отчитывают. Зато веселье, гуляющее по рядам молящихся, явно пошло на убыль. Последние исповедовавшиеся возвращаются на свои места, и священник откладывает свой реквизит. Он и конгрегация произносят несколько старых слов на новый лад и заканчивают мессу пением «О, явитесь, все, кто верит», что почти умиротворяет меня, пока я не осознаю: слова и тут богохульно искажены. О, язвитесь, все, кто звери, алчно шепчет сонм голосов, прерываемый то тут, то там злыми смешками. Славу телесам! Хаминь!

– Обменяемся же знаками мира с соседями, – подводит черту священник и показывает пастве наглядный пример, обмениваясь рукопожатием со своим карликовым служкой. Когда я пожимаю руку Марка, я замечаю, что члены конгрегации целуют друг друга, и с ужасом вспоминаю о женщине под платком. Я не отворачиваюсь от мальчишки, покуда локоть не тюкает меня под ребра – надеюсь, это не кулак. В любом случае, больше всего это напоминает кусок теста или желе. Желая лишь поскорее со всем этим покончить, я оборачиваюсь лицом к соседке, и ее рука впивается крепко-крепко – силы ей не занимать, хоть она и напоминает фаршированный рукав для запекания. Кожа, насколько я могу видеть, бледная, старая, может статься, даже бородавчатая. Но это все ерунда; что по-настоящему страшно – так это очевидность намерений соседки. Она явно рассчитывает получить от меня не только обычное рукопожатие. Когда она сжимает мою руку с такой силой, что я представляю, как мои пальцы сливаются с ее ладонью, драпированная платком голова качается навстречу мне.

Я успеваю рассмотреть одну только бледную щеку, пористую, как губка – и тут меня находит луч прожектора. Гремят фанфары. Конечно, никакой это не прожектор, да и фанфар тут нет – просто мимо церкви проехала пожарная или скорая, и сполох мигалки под звук оглушительной сирены упал на мое лицо, пройдя сквозь ближайшее витражное окно. На миг я ослеплен – и лицо, надвигающееся на меня из глубины подплаточного пространства, кажется не более чем раздутым блеклым шаром с глазами и зубами. Моих ноздрей касается тягучий запах – возможно, какой-то парфюм, но мне он почему-то напоминает формалин. Когда шарф скользит по моему лицу, подобно завесе из старой паутины, я слышу шепот:

– Счастливо отпраздновать.

Впрочем, может, мне только послышалось. Меня отпускают, и я потираю ладонь о ладонь, пытаясь избавиться от оставшегося на коже липкого ощущения.

Я скорее слышу, чем вижу, как паства покидает церквушку, и с нетерпением жду, когда мое семейство последует общему примеру. В конце концов мы все встаем и идем к абсолютно черной прорези, заменившей входные двери. Затылком я чувствую чье-то заинтересованное присутствие за спиной и поторапливаюсь за Марком и Натали. Когда я уже спрыгиваю с крыльца, мне снова слышится шепчущий голос. Что же он сказал в этот раз? Что-то вроде уже скоро? Или успех вора? Оборачиваясь, я на секунду зажмуриваюсь, чтобы восстановилась острота зрения, открываю глаза… никого. Крыльцо пустует.

Под удивленный окрик Марка я забегаю обратно в церковь, широко распахиваю внутренние двери – но застаю лишь священника и служку в дальнем конце прохода.

– Что не так? – спрашивает Натали, когда я возвращаюсь.

– Куда она делась?

– Кто, Саймон?

Все четыре пары глаз, смотрящих на меня сейчас, выглядят обеспокоенными – но я не могу поручиться, что никто из них не притворяется.

– Женщина, шедшая позади меня, – говорю я.

– Мы вышли из церкви последними.

– Нет, была еще она. Рядом со мной сидела. На одной скамье!

– Никого, кроме нас, не было, Саймон, – говорит Натали и сочувственно улыбается моим родителям. – Слишком долго был в разъездах, – поясняет она, и теперь улыбаются все, даже Марк.

– Похоже, не только юному джентльмену нужен сон на Рождество, – изрекает мать.

44: Праздные и празднующие

Из мрака сновидений меня выводит звук колокола. Это рингтон телефона, но не моего – «We Wish You a Merry Christmas» я поставить ну никак не мог. Нащупывая в темноте телефон, я окунаю пальцы в кружку с водой и чуть не опрокидываю старую тумбочку.

Телефон все-таки мой. И когда я тыкаюсь в него ухом, песенка не смолкает – ее поют уже там, на другом конце линии. Пока я пытаюсь понять, снится ли мне это, Марк опускает пару строчек припева и кричит:

– Угадай, что я получил на Рождество, Саймон!

– Поторопись, сынок! – вторит ему мамочка. – Мы тебя уже заждались!

– Вставай, ленивый котяра! – кричит отец, да так громко, что я слышу его не только в трубке, но и прямо в комнате.