Усобники

Выступили на рассвете, едва небо поблекло. Через городские ворота, именуемые Переяславскими, что на запад глядят, дорогой на Ладогу потянулся поезд в полсотни саней. На первых розвальнях гридни, к саням подсёдланные кони приторочены. Часть обоза загружена кожаными мешками с крупой, коробами с мороженым мясом и салом вепря, овсом для лошадей.

Гасли, перемигиваясь, звёзды, алел восток. Великий князь с воеводой ехали в крытой санной кибитке, переговаривались.

- Заночуем в Тесове, — сказал воевода. — От Тесова дорога лесом пойдёт, а дальше места болотистые.

- Проследи, воевода, чтоб гридни коней берегли: по утрам мороз злеет.

На восьмой версте от Новгорода свернули с ладожской дороги на Копорье, в страну моря Варяжского. Зажатая между вековыми лесами, ледяная дорога на проглянувшем скупом солнце отливала голубизной.

- Из Ладоги Довмонт весть подал: вскорости на Копорье подастся, — заметил Дмитрий.

- Недоимки собирать начнём с дальних деревень, какие за лесами прячутся. В леса ордынцы остерегаются заходить.

- На то и расчёт.

В Тесове было несколько изб, обнесённых бревенчатым тыном. Здесь и остановились на ночёвку. Дмитрию отвели избу-пятистенку, постелили на лавке. Лежал, глаза в потолок уставил. Тело от дороги просило покоя, а в голове одни думы: ордынские счётчики выход снимают исправно, и, чтобы собрать недоимки, на кои новгородцы расчёт держат, надобно немало лесов объездить, Ростислав правду говорил. Но пушнины он, Дмитрий, наберёт…

На рассвете князь выбрался из избы, постоял, закутавшись в подбитый мехом плащ. Под навесом кони пофыркивали, крупы войлочными попонами укрыты. В копёнках сена гридни согревались. На большой полянке ярко горел костёр. Сухостойное дерево полыхало огнём. Жар был щедрым, и вокруг теснились гридни. С ними был и воевода.

Ростислав заметил Дмитрию:

- Отогревайся, великий князь, путь впереди неблизкий. Что до меня, так мне сподручней на коне, чем в санях.

Дмитрий посмотрел на небо:

- Пора выступать. Гридни передохнули, и кони выстоялись, не то к утру мороз заберёт…

На седьмые сутки пути пахнуло с моря Варяжского, задул сиверко. Однако свисти не свисти, а Копорье, избы посада вот они, рядом.

Гридни обрадовались, соскакивали с саней, бежали, проваливаясь в снегу. А впереди всех Филька: места ему знакомые.

Увидели со сторожевой башни княжий поезд, ворота отворили, закричали:

- Айда в избы, отогревайтесь!

А в Копорье шум, гомон. Гридни друг друга перекричать норовят:

- Эй, ребята, девки копорьевские каковы? Сладки, небось?

- Медовые!

- Мордатые, глазки узкие!

- Только ли?

- А чисты?

- С дымком чумным.

- Дак мы их в бане попарим! С веничком!

- Гы! Коли так!..

Великий князь Дмитрий сказал воеводе удовлетворённо:

- Вот и добрались мы, Ростислав, до края озёрного!

- Сколь же лет не бывали мы в Копорье?

- Да с той поры, как посылал нас князь Александр Ярославич оборонять этот край от свеев.

- Давно то было! Долго ли ноне пребывать здесь?

Дмитрий не ответил.

* * *

Земля слухами полнится…

Даже в краю озёрном, где деревню от деревни версты отделяют и всё больше деревеньки-однодворки, неслось известие: из Новгорода князь с дружиной недоимки собирает.

Лопарям такие слухи в удивление. «Мы, — говорят, — татарам выход платили, их переписчики всё взяли. Что князь Новгородский хочет?»

Дни для княжеской дружины настали суетные. В метель и непогоду распахивались ворота копорьевского острожка[9] и выезжали на розвальнях гридни. По однодворкам, по дальним чумам рыскали дружинники, отбирали гривны и меха. Слух о бесчинствах гридней разносился по всему озёрному краю.

Полнился санный поезд. Грузили дружинники мешки кожаные, увязывали в дальнюю дорогу.

В один из вечеров, когда Дмитрий отдыхал, явился к нему тиун Самсон и, едва переступив порог, огорошил князя:

- Княже, Филька, сын Олексы, в чуме лопаря Урхо сблудил с его дочерью. Старик жалобу принёс.

Дмитрий нахмурился, по столешнице пристукнул:

- Из молодых Филипп, да ранний. Где он ноне?

- Суда твоего ждёт, княже.

- Признал ли он свою вину?

- Виновен, княже.

- Коли виновен, высеки его, Самсон, — другим в поучение.

Били Фильку под общий хохот гридней. Один отрок[10] держал Филиппа за ноги, другой — за руки, а тиун хлестал по оголённой спине прутом из тальника, приговаривая:

   - Не срами имени княжьего дружинника.

А гридни потешаются:

- Мордата ли девка, Фалька?

- Мазана ли мёдом?

Досчитав до десяти, тиун отбросил прут:

- По первости хватит, а ещё в блуде замечен будешь — вдвойне розог изведаешь.

Филипп зубами скрипел, когда били. Не сказать, чтобы больно ему, а срамно. Да и было бы за что: разве лопарка девка?

А Самсон своё:

- Это тебе, Филька, не с ушкуйниками бродяжить, а в дружине служить.

* * *

Из Ладоги пришёл в Копорье псковский князь Довмонт с десятком гридней. Втянулся санный поезд в городские ворот гридни разместились на посаде, а обоз поставили неподалёку от избы копорьевского воеводы.

Угрюмый, средних лет, Довмонт, с бородой и волосами, уже подернутыми сединой, долго следил за тем, как бережно подгоняли розвальни, выставляли охрану.