Успех

Чего только не приключится с человеком на старости лет.

Грегори

Скучно говорить об этом, но лето уверенно прокладывает себе дорогу. Жаркая полоска надоедливого солнца каждое утро будит меня в моей просторной постели. Ничем не заполненные дни навевают пляжную расслабленность, пока солнце медленно тащится по небу. Вечером тонкая пылающая ниточка горизонта гаснет, как если бы вяло ухмыляющийся день до капли впитал в себя всю его жизнь, все тайны. Города — зимние создания.

А еще я умудрился подцепить грипп и считаю это чертовски несправедливым, при том что всю зиму принимал витамины и успешно противостоял всей этой мерзкой языческой заразе, которая направо и налево косит таких, как Теренс, да и вообще всех, кого я знаю. Кроме того, крошки-бациллы этого гриппа вооружены до зубов, и это самый упрямый и неистощимый на выдумки грипп, который когда-либо во мне поселялся. Пять дней назад я проснулся с ощущением, что вместо тела у меня мешок, налитый водой, как если бы за ночь мое нутро успело спрессоваться. Сначала, зарывшись в шелковые подушки, я, надо сказать, малодушно приписал это алкогольным и галлюциногенным излишествам прошлой ночи (надо же было так накачаться мускатом вперемешку с мескалином). Равно как и густой ауре апатии и отвращения, не покидавшей меня вплоть до самого конца вечера (надо же было так потакать всему, что вытворяли Адриан и рыжая). Но когда я попытался выпрямиться и встать с кровати, большая темная рука потянула меня сзади, и я снова рухнул на подушки.

Мне было даже не пошевелиться! К счастью, Теренс копошился на кухне — несомненно, это он, проходя мимо, разбудил меня, — поэтому я позвал его, немедленно отправил звонить врачу, попросил приготовить мне завтрак, сбегать за газетами, принести карточный столик, словом, сделать так, чтобы я чувствовал себя комфортно. В галерею пришлось позвонить самому: Стайлзиха что-то грубо проворчала в ответ, не переставая твердить о том, как все это «некстати». Сука. (С другой стороны, Уилли, наш лондонский врач по всем болезням, был очень мил, успокоил меня и дал кучу сильного снотворного, которое мне так нравится.) С этого момента я оказался абсолютно выключен из жизни! У меня просто не было сил! Горы раскалывались, когда я подносил чашку к губам. Дом застывал, затаив дыхание, когда я тянулся за халатом. Поход в уборную превратился в сомнамбулическое странствие по запредельным коридорам и загадочным, как рунические письмена, комнатам.

Какая тоска! Я перечитал все читабельные книги в квартире — включая несколько с грязно-коричневых полок Теренса, — но дальше испытывать собственное терпение слишком утомительно. Весь день я глядел на телефон, но он молчал, словно воды в рот набрал, чопорный, как покойник. Скиммер за границей, а Кейн трудится в своем торговом банке. Позвонил Адриану, который сказал, что так мне и надо, поделом, и злорадно хихикал, идиотина. Сюзанна сказала, что боится заразиться сама, и, уж конечно, теперь я представляю опасность для выдающегося Торки. Вчера днем, когда мне вдруг стало особенно жалко себя, я позвонил маме, которая, естественно, предложила приехать в Лондон ближайшим же поездом; но после долгого разговора о ее глупом муже — и его последнем увлечении спелеологией — я решил, что как-нибудь перебьюсь и один. Умоляю, не надо. Со странным даром предвидения, с почти сверхъестественной чувствительностью, которая установилась в отношениях между нами, Урсула позвонила мне в то самое утро, когда разразился грипп! После этого она приезжала каждый день — приготовить мне ланч, прибраться в комнате, взбить подушки, словом, чего только она не делала. Она в превосходной форме, и иногда, когда она слоняется возле моей постели, а на меня нападает желание порезвиться, я хватаю ее за тонкие бедра, и мы оба валимся на кровать и начинаем возиться и хихикать, как когда-то. Однако большую часть этих долгих весенних дней я провожу наедине с окнами, бледным, бесстрастным миром потолка, небес, прислушиваясь к биению своего сердца.

И возможно, именно дух ложной кротости, вызванный болезнью и одиночеством, подвиг меня на то, что я стал позволять Теренсу оставаться здесь по вечерам.

Шесть часов. Вдоволь надремавшись за день, я лежу, уставясь как лунатик в окно пентхауса. Через каждые девяносто секунд поблескивающие самолеты, слегка вибрируя, скользят в нежном воздухе. В комнате темнеет, но я не делаю никаких попыток зажечь свет. Мир, свиваясь, уносится куда-то ввысь и замирает. Только печальные воспоминания не спешат исчезнуть. Тишина растет, нарастает — будто в любой момент готова разразиться хриплым смехом.

Возвращается Теренс — лифт со вздохом выпускает его, решительные шаги приближаются к двери, ключ, позвякивая в скважине, приветствует меня, дуга света прокидывается через лестницу, когда он включает лампочку в передней и шумно снимает байковое пальто, ставит в угол зонтик, скидывает ранец.

— Грег, не спишь? — кричит он мне.

— Кажется, нет, — ответствую я.

— Привет. Как ты? Как себя чувствуешь?