Успех

Господин Гесрейтер направился к Дворцовому парку. В тот день речи писателя Маттеи, чьи описания верхнебаварского быта и нравов считались классическими, вызвали у него раздражение. Он пребывал в столь скверном расположении духа, что даже готов был сейчас признать нападки на Маттеи со стороны его противников довольно справедливыми. Разве и сам Лоренц не был когда-то бунтарем? Разве он не писал тогда буйных, едких стихов, бичевавших жестокий, глупый, ханжеский, закосневший в своем эгоизме баварский клерикализм? Эти смелые стихи, точный слепок с оригинала, разили противника наповал. Но теперь Маттеи оброс жиром, — все мы с годами обрастаем жиром, — его остроумие притупилось, стало беззубым. Нет, в этом Маттеи уже не было ничего приятного; Гесрейтер не мог понять, почему у них до сих пор такие сердечные отношения. Маленькие, злые глазки на жирном, исполосованном шрамами лице: можно ли испытывать приязнь к подобному типу! Разве не отвратительно, что он говорил здесь о Крюгере и о картинах? И вообще, разве не омерзительно, что даже такой человек, как Лоренц Маттеи, из-за своего желчного характера, не раздумывая, стал ныне рьяным защитником правящей крестьянской партии? В сущности, настоящим бунтарем Маттеи никогда не был — как, впрочем, и все мы, — и сердцем он, вероятно, всегда был на стороне власть имущих.

Гесрейтер дошел до Одеонсплац. Перед ним высилась Галерея полководцев^{2}, точная копия флорентийской Лоджии деи Ланци^{3}, воздвигнутая в честь двух величайших баварских полководцев, Тилли^{4} и Вреде^{5}, из коих один не был баварцем, а другой — полководцем. Всякий раз при виде этой Галереи Гесрейтер испытывал неприятное чувство. Он хорошо помнил, как еще мальчишкой восхищался этим великолепным сооружением, выполненным архитектором Гертнером с истинным художественным вкусом и достойно венчавшим Людвигштрассе. Но уже подростком ему довелось стать свидетелем того, как на косоуры лестницы были водружены два важно выступающих льва, нарушившие строгие вертикали строения. Позднее эти кретины изуродовали заднюю стену Галереи идиотской скульптурной группой в академическом стиле, так называемым Памятником армии. С той поры Гесрейтер всякий раз с опаской поглядывал на Галерею полководцев; не появилось ли там за ночь еще какое-нибудь чудище. Лоджию с каждым годом уродовали все больше, и это стало для него мерилом непрерывно растущего отупения жителей его родного Мюнхена.

Сегодня в Галерее гремел военный оркестр, обрушивая на запруженную людьми площадь проникновенную арию из вагнеровской оперы. Голубые трамваи, непрерывно давая звонки, с трудом прокладывали себе путь сквозь толпу, автомобили то и дело останавливались, а временами уличное движение вообще замирало. Среди гуляющих было много студентов в традиционных шапочках^{6}. Держась отдельными группами, они наслаждались игрой духового оркестра и приветствовали друг друга, снимая шапочки и церемонно раскланиваясь. До Гесрейтера долетали обрывки их разговоров. Согласно корпоративному уставу, раз и навсегда было установлено, что, когда подают горячие блюда, цветные шапочки положено снимать, и, наоборот, когда подают холодные, шапочки снимать не надо. Рассуждали о том, следует ли сырое мясо, мелко изрубленное и смешанное с луком и яйцом, так называемый татарский бифштекс, считать горячим блюдом, вернее, сойдет ли оно за горячее. Студенты различных корпораций спорили яростно, приводя множество убедительных доводов. Женщины и дети кормили жирных голубей, свивших гнезда в Галерее сомнительных полководцев и на старинной, в стиле барокко Театинеркирхе. У ворот Дворцового парка живым продолжением статуй Галереи стоял, подобно идолу, один из военачальников великой войны генерал Феземан, властно возвышаясь над почтительно взиравшими на него людьми, — напряженно-молодцеватое лицо, скошенный затылок, толстая шея.

Прежде чем отправиться в суд, Гесрейтер собирался выпить бокал вермута в одном из тихих, скромных кафе, приютившихся в тени старых каштанов Дворцового парка. Но в последнюю минуту ему почему-то расхотелось тут оставаться. Он посмотрел на часы. У него еще было немного времени. Он все-таки взглянет на картины в Галерее Новодного.